Одним из вопросов, наиболее часто поднимаенмых при критическом анализе художественных текстов, является вопрос о соотнесенности истории судьбы литературного героя и сюжетных особенностей произведения с биографией автора текста. Как мы знаем, Стругацкие дарят отдельные моменты своей биографии многим своим героям; но эти моменты играют зачастую лишь воспомогательную роль в сюжетообразовании. Быть может, гораздо более важны иные мимолетности - например, неярко выраженное самоотождествление автора с шутом, ассенизатором, патологоанатомом, имеющее место в "Жуке в муравейнике" и "Дьяволе среди людей". Впрочем, психоаналитическое прочтение Стругацких, в наше время отнюдь не преждевременное, пока что не имело места. Чтобы оно по-настоящему состоялось, необходима долгая и кропотливая работа по сравнительному анализу текстов, вычленению повторов и прерывностей в авторском дискурсе (можно показать, например, что едва ли не каждое действие в прозе Стругацких связано с проблемой преодоления Смерти и имеет четкую социальную проявленность); поиск следов от текстов, предшествовавших прозе Стругацких, и ее отражений в последовавшем за нею потоке произведений, в том числе даже явно пародийных. Структурирующие психику механизмы подавления и производства желаний могут быть реконструированы лишь по отдельным следам, немотивированным сдвигам пластической материи языка. Само существование этих сдвигов человек обычно пытается скрыть от себя, или по крайней мере от остальных - прячась за каскадом логичных и рациональных выкладок, игривых псевдомотиваций. Каково, к примеру, личное отношение Стругацких к данному в повести "Волны гасят ветер" объяснению деятельности ими же выпестованого института прогрессоров? "Вообще во всей Вселенной одно только человечество занимается Прогрессорством, потому что у нас история такая, потому что мы плачем о своем прошлом, - говорит Горбовский. - Мы не можем его изменить и стремимся хотя бы помочь другим, _р_а_з_ у_ж_ н_е_ с_у_м_е_л_и_ в_ с_в_о_е в_р_е_м_я_ п_о_м_о_ч_ь_ с_е_б_е_." (Выделено мной - С.Н.)
Интересно выяснить мотивы последнего ваысказывания. Для анализа можно было бы попытаться привлечь конкретные факты из биографии Стругацких. Прежде всего, разумется, учесть ленинградскую блокаду, пережитую ими. В самом деле, апокалиптическое видение битвы двух громоздких государственных машин действительно могло привести к отмечавшейся сакрализации образа государства - обладающего свободой распоряжаться смертью и даровать людям жизнь. И пропаганду гуманизма можно было бы интерпретировать как стремление убежать от жестоких ужасов войны. Однако подобная неофрейдистская трактовка кажется упрощенной и чересчур ограниченной, поскольку многое в творчестве Стругацких она не объясняет. Прежде всего, она не объясняет тот архесюжет, который встречается - в той или иной степени - едва ли не в каждом произведении Стругацких, который можно назвать "_т_р_а_г_е_д_и_е_й_ м_я_т_е_ж_н_о_г_о_ б_о_г_а_" и который мы опишем вкратце.
Герой наделяется авторами полноценным всемогуществом, использовать которое ему не разрешается. Он помещается в ситуацию, требующую его деятельного участия, и сам всячески стремится исправить трагически складывающееся положение, но оказывается не в силах хоть как-то повлиять на ход событий. Он пытается бороться с жестокостью правил игры и законов мироздания, но этим лишь все дальше загоняет себя в угол. Гуманизм оборачивается расизмом, стремление к коммунистической Утопии и бессмертию через коллективное - репрезентацией подсознательного влечения к смерти. Выхода из ситуации нет, и Стругацкие обрывают повествование в момент кульминации, на истерическом бессмысленном крике отчаяния. Можно было бы назвать это творческой неудачей авторов: им так и не удалось выяснить, "как поступать с задачей, которая решения не имеет". Из одного произведения в другое переходит образ двери в будущее, открыть которую герой не способен по причине имманентного несовершенства.
Заслуживает внимания настойчивость, с какой Стругацкие обращаются к описанному архесюжету. Можно было бы выстроить целую галерею подобных (указанному) персонажей: Саваоф Баалович Один и Янус Полуэктович Невструев из "Понедельника", Никита Воронцов из известного рассказа, Кандид и Перец из "Улитки на склоне", дон Румата из "Трудно быть богом", Горбовский из "Далекой Радуги", Максим Каммерер из "Обитаемого острова" и он же, только с другой стороны, в повести "Волны гасят ветер", Вечеровский из "За миллиард лет до конца света", Петер Глебски из "Отеля "У погибшего альпиниста", Рудольф Сикорски и Лев Абалкин из "Жука в муравейнике". Примечательно, что герой, защищающий пространство жизни от внеположенного - имеющего антисоциальную и чаще всего телесную природу (физическую, биологическую, метафизическую) - по ходу действия иногда оказывается вынужден противопоставить себя обществу, интересы которого защищает. Противопоставить вполне серьезно, вплоть до разрыва. По-видимому, этот мотив может свидетельствовать о понимании Стругацкими ограниченности собственого художественного дискурса с его карнавально-проповеднической, насильственно-пропагандистской интонацией. Необходимость такого дискурса, равно как и его полную неприемлемость, Стругацкие мотивируют отчетливо и ясно на базе прежних ценностных категорий; например, в "Жуке в муравейнике" они показывают, как "пространство Смерти" формируется "вытеснением" в него реалий, производимым системообразующими техниками власти "пространства Жизни". Писатели могли бы повторить вслед за К.Леви-Стросом, что корень зла - в идеологии гуманизма, который "стремится создать изолированное царство человека и... представляет собой одно из главнейших препятствий на пути прогресса", непроницаемой стеной отделяя человека от природы и Космоса. И все же они постоянно пропагандируют гуманистические ценности. Гуманизм - это наихудшая идеология, за исключением всех остальных.