Выбрать главу

Александр не хотел этого, но не смог совладать с собой, позволив прозвучать в голосе осуждение и пренебрежение. Сама мысль признать людей равными себе претила его естеству, а уж о том, что бы призвать к этому других вампиров означало попросту оскорбить самых древних представителей собственной расы.

- А что вы можете сказать о тайном заговоре, созданном с целью захвата власти над городом, свержение вашего, как вы выразились, «брата» с поста Старейшины и сотрудничество с сумасшедшим эмпатом, наводнившим улицы плодами своих безумных экспериментов? – откликнулась Завьялова, сканируя мимику Александра пристальным взглядом и отмечая ей одной понятные сигналы. – Эти причины вы не берете во внимание? Их более чем достаточно для того, чтобы отдать вас и вашу сестру под суд. Согласно вашим же правилам и устоям!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Марина сузила глаза, становясь похожей на змею, гипнотизирующую зайца, и на миг улыбка сползла с ее лица, полностью преображая его. Весь лоск и обаяние слетели, словно шелуха, оставляя после себя совершенно иную маску. Холодную, расчетливую, хищную.

- У вас нет доказательств, лишь досужие домыслы и предрассудки, - радушие, излучаемое Александром, дало ощутимую трещину, и бывшему Старейшине понадобились все его самообладание, чтобы удержать себя в рамках приличия.

- Вы так думаете, Александр? –  парировала Марина, наклоняясь вперед и сверкая своими алыми глазами. – Мы ведь с вами прекрасно знаем, как все было на самом деле.

Лисья ухмылка на бледных женских губах всколыхнула в душе первородного такую злобу, что тот едва смог сдержать порыв стереть столь наглое выражение с лица Завьяловой. Пальцы мертвой хваткой сжались на подлокотниках кресла, заставляя дерево жалобно затрещать под ладонями.

Умом бессмертный понимал, что она нарочно провоцирует его на эмоции, но чем больше Александр смотрел в эти глаза, цвета бургундского вина, тем яснее осознавал, насколько сильно он желает увидеть в них не превосходство, а первобытный ужас.

Перед внутренним взором сами собой вспыхнули картины, как Алекс с большим наслаждением сжимает пальцами тонкую шею Марины, сдавливая все сильнее податливую плоть, наслаждаясь хрустом позвонков и тихим хрипом, знаменующим скорую кончину ненавистного врага.

А в это время вампирская сущность внутри Марины упивалась своей властью и смятением, кои ей удалось пробудить в могущественном собрате. С каким-то садистским желанием она из раза в раз делала долгие паузы в разговоре, сдабривая их не менее долгими и многозначительными взглядами, и все это камень за камнем расшатывало четко выстроенную «стену» светловолосого вампира. Самоконтроль давал трещину за трещиной, обнажая истинные чувства и эмоции, от которых кругом шла голова.

Деметрий с показным равнодушием взирал на развернувшийся перед ним спектакль и совершенно не собирался вмешиваться, хотя про себя решил, что после встречи непременно поговорит с Завьяловой по поводу произошедшего. Он однозначно понял причину перемены в своей подопечной, и итог заставлял падре глубоко задуматься о последствиях.

Во время тренировок Дима большую часть времени учил Марину жесткому контролю над своим вторым я.

Поскольку создатель не удосужился обучить своего новообращенного основам, пришлось прибегнуть к радикальным способам. Вампиры, прошедшие обращение, постигают азы своей новой жизни с первых минут становления.

Они учатся принимать себя крупица за крупицей, проникаясь сутью нового существа и порядка, однако Марине пришлось проходить все в ускоренном темпе, что, несомненно, повлекло за собой определенные сложности.

Не имея возможности установить равновесие между внутренним человеком и вампиром, Завьялова была вынуждена подавить своего «зверя», и тот воспринял это как предательство. Связь, которая должна была зародиться, оборвалась, так и не сформировавшись.

И теперь в теле словно существовало две отдельные личности: одна, светлая и тихая, утопала в отчаянии и не понимала, как теперь жить дальше. И вторая, темная, не обремененная совестью и моралью, желавшая лишь одного – сеять хаос и разрушение, упиваться собственными пороками и делать лишь то, что твердило ей ее темное нутро.