Я с гордостью любовалась на то, с каким достоинством он себя вел, однако мой суженый выглядел совершенно измотанным.
– Послушайте… – тихо позвал Кристос, – этим вопросом должен заниматься Совет, а не временные правители. Предлагаю отложить решение до завершения городских выборов.
Он посмотрел мне в глаза и кивнул. Джентльменское соглашение было публично оспорено. Вскоре мы сможем двигаться дальше.
61
– Ты не обязан идти, – тихо сказала я. Теодор расчесал волосы, смазал их гвоздичной помадой и заплел в косичку. – Все поймут…
– Я временный правитель Галатии и командующий армией реформаторов. Это мой долг.
– Но обстоятельства несколько необычные…
– Если я не приду, Отни и его последователи воспримут это как заявление и станут внушать народу, что я все еще на стороне знати.
– Это же твой отец! – воззвала я. – Твой собственный отец идет на виселицу.
– Знаю! – Трясущимися руками он завязал косичку черной лентой. – Клянусь Святой Девой, Софи, – знаю! Приговор законный до самой последней буквы. Я не могу себе позволить – мы не можем себе позволить – воспротивиться ему. Остается только смириться и выказать уважение.
Я молча сжала его дрожащую руку.
Я снова надела свою серую амазонку. Ее вычистили и отутюжили, пуговицы блестели, точно новые. Меня терзал вопрос – когда же я смогу навеки распрощаться с этим нарядом.
Мы отправились на площадь Фонтанов. С тех пор как я побывала здесь первый раз после битвы за столицу, площадь очистили и восстановили, однако ее еще покрывали шрамы войны. И самой уродливой отметиной была виселица, которую воздвигли в центре рядом с фонтаном. Вода в нем не била струями и не замерзла – ее не было вовсе.
Вместе с Теодором я поднялась на платформу, отведенную для членов Совета, и мы вышли на середину, встав возле Кристоса и Мориса Форреста.
Довольно апатичный по характеру Морис крепко пожал Теодору руку и сочувственно улыбнулся.
– Прошу прощения. – Виола и Аннетт, сопровождаемые вежливыми кивками, пробивались сквозь толпу к нам.
Виола обняла меня, а я прошептала:
– Вам не стоило…
– Так нужно. Мы хотим быть с Тео. Он нас все время поддерживал, – сказала Аннетт.
В темно-серой амазонке с черной оторочкой она казалась бледнее обычного. Серое шелковое платье Виолы покрывала черная мантилья. Советники тоже надели темное, и вся площадь выглядела так, словно на ней проходили грандиозные похороны. В каком-то смысле так оно и было – ведь мы хоронили, по крайней мере, символически, дворянство и монархию Галатии.
Из Каменного замка к виселицам повели троих пленников. Я встала поближе к Теодору, но не слишком, чтобы не нарушать образ правителя Галатии, и заметила, что Виола и Аннетт тоже стоят рядом с ним стеной поддержки.
Прищурившись, я внимательно посмотрела на постамент: Нико нигде не было видно. Как правитель он был обязан присутствовать. Поймав взгляд Кристоса, я одними губами прошептала: «Нико?» Брат нахмурился и медленно покачал головой – мол, не знаю.
Мелькнула вспышка света – не настоящего, а волшебного, и я насторожилась, но это была просто Эмми. Вместе с Парит, Венией и Лиетой они ждали у лестницы, ведущей на постамент. Эмми держала обычное льняное полотнище, расшитое на пеллианский манер зарей и сердцами, источающими слезы. Подобные рисунки традиционно использовались на похоронах и церемониях наречения – конец и начало жизненного пути, запечатленные на ткани, приглушенно сияли магией. Я испытала прилив гордости за Эмми – она научилась вышивать чары без моей помощи. В другое время я бы радостно поздравила ее, но сейчас ограничилась лишь слабой улыбкой.
Трое приговоренных поднялись на платформу. На площади воцарилась тишина. Я не знала, разразится ли толпа насмешками, криками, возгласами осуждения или одобрения или же молча перенесет тяжкие минуты.
Я с облегчением увидела, что с Вестландом, Поммерли и Мерхевеном обращались хорошо. Их одежда была чистой, напоследок им предоставили мыло и воду, так что арестанты выглядели опрятно. На них не было ни синяков, ни ран, однако все же они казались сломленными, покорившимися судьбе.
Я еще раз напомнила себе, что они сами ее выбрали. Снова и снова они отказывали простому люду в их правах, и даже когда закон потребовал соблюдения этих прав, они попрали его и восстали.
«Это мятежники и предатели», – вновь подумала я.
Теодор застыл неподвижно, и я знала – про себя он твердит те же самые заученные слова, отгораживаясь от очевидного факта, что среди осужденных находится его отец.