Вдруг над битвой эхом раздалась барабанная дробь. Я повернула на звук голову, держа за ниточки свои чары и проклятия, точно непослушных собак за поводки. От опушки леса к сражающимся двинулись шеренги солдат в форме роялистов. У меня замерло сердце – мы-то думали, что уже видели все силы противника, но, похоже, у них в резерве был чуть ли не десяток рот, и теперь нашим пришлось разделиться и вести бой сразу в двух направлениях.
Я внимательно вгляделась в ряды наступавших: среди них не оказалось ни одного серафца. Конечно, я сомневалась, что их можно было использовать в этой битве. Сражение шло слишком плотно, и заколдовать какую-то одну сторону было невозможно. Но позади роялистов я расслышала слабый отзвук музыки. То были серафские флейты. Войска противника удалялись от воздействия магии, однако в первые мгновения боя их окутывали чары удачи, храбрости и силы.
Вдруг из-за плотной стены колючих кустов ежевики, нисколько не поредевших зимой, показались еще какие-то солдаты в розовой форме. Стрелки!
Я знала, что мне нужно делать и на чем сосредоточиться, но сердце все равно ухнуло в груди. Самая опасная тактика, которую роялисты могли использовать против нас. Стрелков обучали устранять офицеров, драгун, даже барабанщиков, чья дробь передавала приказы. Несколько точных выстрелов – и наше войско будет повергнуто в хаос. К счастью, их ружья требовали перезарядки, а это отнимало время. Зато я успевала кое-что предпринять.
Решительно набрав в грудь воздуха, я вытянула из эфира новое проклятие – более сильное и темное, чем раньше. Тускло-черное, пронизанное искрящимися сосудами, оно жило собственной жизнью, наливалось силой, которой невозможно управлять. Однако мне оно подчинилось, и я широкими лентами направила его через поле туда, где солдаты в розовой форме занимали позиции вдоль линии деревьев.
Я отсекла кусок проклятия, как отрезают нить от катушки, и намотала его на первого стрелка, затем на второго – и так на всю роту. Магия сопротивлялась, но я вдавила ее в волокна формы, заставила впитаться в шерсть и лен, и в войлок шапок.
Мне пришлось подавить прилив отвращения к себе, когда заклинание начало действовать, и один из стрелков словно в карикатурном замешательстве начал бить себя по голове. Однако большинство солдат продолжали непокорными руками заряжать оружие, которое будто бы сопротивлялось им. Один стрелок порезался кремневым замком; кровь потекла по запястью и залила манжеты его мундира.
Я нашла еще один отряд стрелков и повторила все снова, но этого было недостаточно. Первая рота, даже под воздействием проклятия, продолжала палить. Ружейные выстрелы, более громкие и резкие, чем мушкетные, далеко разносились по полю, и сердце мое сжималось в груди. Я все еще не видела, попадали ли они в цель.
Я снова занялась солдатами, которым достались первые темные чары. Теперь я не только усилила магическое воздействие, но и попыталась сделать так, чтобы проклятие впиталось в деревянные приклады ружей и глубже въелось в одежду солдат. И вот наконец я почувствовала сопротивление человеческой кожи и мускулов. Меня обуял мучительный ужас, но я превозмогла себя и продолжила.
Первый стрелок схватился за голову, что взорвалась болью. Второго вырвало в высокую траву. По моим щекам струились слезы, живот скрутило от тошноты, но я не останавливалась, сжимая кольцо чар вокруг каждого солдата и вопреки собственному страху, надеясь, что сумею вывести врагов из строя.
Резкие хлопки ружейных выстрелов стали раздаваться реже, а потом и вовсе смолкли, но я по-прежнему не отпускала темные ленты, не позволяя им разрастись и высосать из эфира черноту, которая могла обратиться против наших людей. Я потянула проклятие обратно, хорошо помня о сгнивших в чаше кувшинках.
Но вдруг позади раздался вскрик, быстрые шаги, что-то широкое и твердое ударило меня по затылку, и я провалилась в темноту.
51
Первое, что я ощутила, придя в себя – боль. Не ту, сверлящую виски, которая приходит, когда переутомишься от колдовства, а мучительную, почти нестерпимую. Я медленно ощупала затылок, обнаружила шишку размером с гусиное яйцо и открыла глаза.
Я лежала в палатке. Вернее, в офицерском шатре. Я потрогала одеяло, на котором лежала, – это оказался тонкий кашемир, а не грубая шерсть.
– Тебе не должны были причинить вред.
От неожиданности я вздрогнула, и боль нахлынула такой сильной волной, что меня затошнило.
– Помогите ей сесть. – Невыразительный, изысканно четкий голос звучал знакомо и совершенно точно принадлежал женщине.
Кто-то подошел к койке, и я осторожно вытянула голову, чтобы посмотреть. Это была девушка с крепкими руками и облупившимся от солнца носом, одетая в розовое шерстяное платье и большой передник. Определенно не та, что говорила. Она сочувственно посмотрела на меня и протянула руку. Я отмахнулась и села самостоятельно.