Здесь самое время спросить: а кто понимается под «народом»? Не успели еще просохнуть чернила, оставившие на скрижалях истории восторженные строки о всеобщем избирательном праве, как выяснилось, что целые группы населения государства этого права лишены. Например, женщины, причем нередко из опасения, что они станут-де послушными орудиями в руках клерикалов. Тут же вступили в силу ограничения по возрасту, имущественному цензу, времени проживания на конкретной территории и т. п.42
Как известно, лишь в 1971 г. Швейцария, в Италии — в 1945 гг., в Бельгии — в 1948 г., в Греции — в 1952 г. женщины, наконец-то, получили избирательное право. Зато во Франции долгое время в избирательном праве было оказано безработным. Но хотя прежние ограничения в массе своей отпали, тут же возникли новые. Поэтому, ни в одном демократическом государстве никогда избирательное право не предоставлялось всем лицам, проживающим в нем. Так что же, они — не «голос народа»?!
Гипотезы рождались одна за другой, но каждая из них неизменно приводила при практической реализации к провальным результатам. На одном из этапов построения правового государства «внезапно» выяснилось, что парламент не организует и не представляет всей нации, а лишь отдельные случайные группы. И что избирательный округ, где избирается депутат, — единица совершенно случайная. Даже высказывались в том духе, что, наверное, неплохо было бы вернуться к средневековому представительству сословий. Конечно, от этой идеи, по существу своему чуждой демократии, тут же отказались43.
Как следствие, сам собой подготавливался следующий окончательный вывод: «Если бы кто захотел исходить из той мысли, что представительство верно и совершенно отражает волю народа, ему пришлось бы в конце концов сказать, что эта задача ни для какого представительства в мире не осуществима и по существу невозможна (выделено мной. — А.В.)»44.
В результате, как и следовало ожидать, парламент из слуги «народной воли» стал признаваться органом не только самодостаточным, но и организующим тот самый народ, который некогда был объявлен носителем суверенной власти, властвующим над ним. И фраза: «Если парламент является в юридическом смысле организованным народом, то вне парламента нет организованного народа, — нет народа, от которого зависит парламент»45.
Эта фраза, написанная более 100 лет назад, может показаться устаревшей — ничего подобного. В 1997 г. Парламентская Ассамблея Совета Европы (ПАСЕ) приняла резолюцию № 1121 (1997 г.), в которой утверждается, что «использование непосредственной демократии должно рассматриваться как дополнение к парламенту». По мнению ПАСЕ, вообще «референдумы чреваты риском превращения в плебисциты»; иными словами, непосредственную демократию предложили… забыть.
В этом контексте уже не кажутся странными утверждения, что, дескать, правовое государство, вовсе не нуждается в идее народного суверенитета, поскольку та утратила свое научное и политическое значение уже в XIX в. А главная ее задача в свое время, как оказывается, заключалась в доктринальном отрицании суверенитета монархов — Божьей милостью, как источника всей государственной власти46. И в самом деле, «понятия XVIII века о человеческом обществе и вытекающее из него учение о народном суверенитете, как оно тогда мыслилось, разрушено до основания», — соглашался с этим мнением известный русский правовед С.А. Котляревский (1873–1939) 47.
Таким образом, идея народного суверенитета была признана кратковременным тактическим средством «исторического прогресса», чтобы исключить Бога из политико-правовой теории и лишить монархов верховной власти. Однако вся хитроумная комбинация оказалась пустой — парламент так и не приобрел источника своего всевластия. Иначе сказать, он не легитимен с точки зрения правовой теории, пусть даже если речь лишь о теоретической конструкции.
Кратко несколько слов и об «общественном договоре», которому приписывают решение о создании государства. Спору нет, некоторые государства, например, США и Швейцарская Конфедерация, возникали в силу определенного договора. Но, во-первых, эти случаи являются очевидным исключением из общей практики создания государств. А, во-вторых, договоры об их учреждении носили качественно иной характер: они заключались от имени конкретных и уже созданных ранее политических обществ (а не бесчисленной совокупности рядовых граждан), преследовали вполне определенную цель, и никак не схожи с теми фикциями, которые приписывают негласному «народному» договору.
43
44