Люсиль энергично кивнула:
— Все это вдруг осенило меня. Позволь спросить еще об одном: английские слова «мужчина» и «женщина» — они что-нибудь значат для вас?
К'астилль сжала и разжала пальцы — этот жест заменял зензамам пожатие плечами.
— Они относятся к двум основным типам строения тела людей. Ты — женщина, а Чарли — мужчина. Вот и все, что мне известно. Но вы всегда придавали огромное значение различиям, правильному употреблению слова. Я так и не смогла понять почему. Зачем уделять внимание таким несущественным различиям? Почему бы не учитывать в таком случае и рост, и цвет глаз? Это имело бы гораздо больше смысла.
— А тебе никогда не приходило в голову, что причина может иметь какое-то отношение к… Господи, Чарли, виной всему — мое баптистское воспитание! Я не решилась объяснять им слова «пол» и «размножение». К'астилль, ты никогда не задумывалась, что слова «мужчина» и «женщина» могут относиться к способу появления людей на свет?
— Нет, ни разу. Возможно, у меня были какие-то смутные догадки, но мне не хотелось расспрашивать о таких отвратительных вещах.
— Вот как?
Чарли не выдержал:
— Прошу прощения, К'астилль. Я хочу, чтобы Люсиль немного просветила меня. — Он воткнул вилку внутреннего передатчика в панель связи на скафандре Люсиль. Оба они выключили наружные микрофоны и динамики. — Люсиль, что происходит? — потребовал он. — Как может быть, что они не знают различий между мужчинами и женщинами? Я видел К'астилль и Л'аудази — очевидно, они женщины. В лагере я видел нескольких малышей…
— Чарли, когда мы вернемся в лагерь, присмотрись к зензамам — все они относятся исключительно к женскому полу. До сих пор я объясняла это тем, что внешность обманчива или же что в их обществе существует некое разделение, но наверняка я ничего не знала — до этого дня. А теперь молчи и слушай. И ради Бога, если вздумаешь заговорить, следи за собой. — Люсиль прервала связь.
Сердце Люсиль торопливо билось. Каким-то образом она понимала, что подошла к самому главному, стоит на пороге открытия тайны жизни зензамов. Но, кроме того, она понимала, что это знание грозит опасностью.
— Прости нас, К'астилль. Чарли не понимал, почему я спрашиваю об этом, — мягко и негромко пояснила она. — Расскажи мне о жизненном цикле зензамов — расскажи так, словно я ничего не знаю, как ты объясняла бы это ребенку.
К'астилль долго молчала.
— Есть такой стишок для самых маленьких, — наконец произнесла она. — Я попробую передать его смысл на английском — чтобы Чарли меня понял. «Сначала появляются малыши, которые учатся и играют. Затем — взрослые, которые воспитывают детей, наставляют их и учат. Затем Разделение уносит взрослых, обращая их в коконы. Наконец, из своего кокона появляется росток — более неразумный, чем ребенок, разум покинул его давным-давно. Очарованный ростком, взрослый приносит ребенка, и так среднее звено соединяет начало и конец».
— Пожалуй, я кое-что поняла, К'астилль, — произнесла Люсиль. — Но не хочу вновь допустить ошибку. Пришло время рискнуть и познать жизнь друг друга, даже если это знание придется нам не по душе. Расскажи мне все.
— Ты права — этот стишок настолько иносказателен, что к нему требуется пояснение. Особенно для инопланетян. Но прошу тебя, пойми: для меня, как и для любого зензама, очень трудно говорить об этом. По сравнению с этим приятен даже разговор о вашей медицине! Итак, каждый зензам проходит несколько этапов развития. Прежде всего появляется ребенок — от взрослого. Затем он вырастает и становится взрослым, таким, как я. Между детством и зрелостью нет четких границ — просто в один день взрослые признают, что ребенок уже приобрел достаточно знаний. Как я гордилась в тот день, когда вместо О'астилль меня стали звать К'астилль! Приставка «О'» используется для имен детей.
С помощью приставок к именам мы различаем социальное положение зензамов, но не их биологическое состояние. Когда-нибудь я стану М'астилль, а может, даже Д'астилль. Я еще молода, возможно, пройдет тридцать ваших лет, прежде чем я вступлю в этап Разделения, новый этап биологического цикла. Разделение занимает всего несколько дней. Первый его признак — появление длинного алого рубца вдоль хребта зензамов.
Зензам, у которого появился этот признак, должен найти себе безопасное место. Тело замирает, кожа становится твердой, как камень, чтобы защитить его от хищников. Внутри тело — не знаю, как это будет по-английски, — поглощает себя, преобразуется. Только очень маленькая частица прежнего тела появляется из этого кокона, и называется она ростком.
Затем, когда такой росток находит взрослого, готового произвести на свет малыша, росток входит во взрослого и соединяется с ним. Росток помещает внутрь тела взрослого свое семя, которое соединяется с семенем взрослого и вырастает в ребенка, а тот рождается спустя несколько месяцев. Когда росток входит в тебя, ты испытываешь отвратительное и унизительное ощущение. Со мной такое случалось всего несколько раз, хотя детей у меня до сих пор не было. Но при появлении ростка зензам полностью подчинен ему, им движут невообразимо сильные чувства, он вынужден подчиняться и помогать. Таков закон природы, иначе зензамы давно бы уже вымерли. Но эта неизбежность, бессилие, необходимость кажутся нам настолько унизительными, особенно потому, что они вызваны бессмысленными ростками, что нам омерзительно знать, что когда-нибудь мы уподобимся им. Потому мы не порицаем нигилистов за их желание избежать этого унижения в смерти.
Так мы и живем. Насколько я понимаю, ваша жизнь совсем иная. Теперь ты расскажи о ней.
Тысяча мыслей закрутилась в голове Люсиль, она отчаянно хотела поговорить с Чарли наедине. Но К'астилль уже была настроена подозрительно. Еще один разговор наедине означал бы, что люди лгут, пытаются что-то сочинить.
Неудивительно, что аборигены Заставы не могли понять разделения людей на мужчин и женщин. Каждый зензам сначала становился разумной женщиной — «взрослым», а затем неразумным мужчиной — «ростком».
Очевидно, для самоопределения гораздо большее значение имел склад мышления, чем форма гениталий. Разделение на мужчин и женщин уступало по точности разделению на мыслящих и немыслящих. Люсиль поняла, какую осторожность ей следует проявлять в ответах.
— У нас все совеем по-другому. Каждый человек рождается либо незрелым взрослым, либо незрелым ростком. В любом случае он вырастает, живет и умирает. Когда они соединяются — так, как вы с ростками, — взрослые рожают детей, обычно только по одному.
Когда К'астилль ответила, ее тон был совершенно новым — наполовину враждебным и наполовину изумленным:
— Но вы… вы ведь взрослые. Неужели вы никогда не лишаетесь рассудка? Значит, вы всю жизнь остаетесь и здоровыми и мыслящими?
— В большинстве своем — да. Но по мере того, как стареет тело, стареет и мозг, вместилище разума, и вместе с ним ослабевает способность рассуждать здраво. Но это скорее исключение, чем правило. — Едва успев договорить последнюю фразу, Люсиль пожалела о ней.
— Очевидно, благодаря вашей чудесной медицине, — горько заметила К'астилль. Она покачала головой — жест, перенятый у людей. — Какой бы бог ни создал вас, он был добрее нашего творца. Жизнь и культура моего народа искажены неизбежностью безумия, безумие настигает каждого, кто не предпочтет бежать от него с помощью самоубийства. Если бы мне только знать, что я сохраню способность мыслить…
— К'астилль, — мягко прервал ее Чарли впервые за долгое время, — я хотел бы попросить тебя об одном одолжении. Возможно, исполнить мою просьбу ты не сможешь или испытаешь при этом боль. Если так, я отказываюсь от нее. Но я бы хотел увидеть одного из зензамов в фазе ростка.
Кожа на черепе К'астилль зашевелилась в выражении эмоции, подобной смеху.
— Ты уже видел их и ничего не понял. Разве ты не знаешь, где они находятся, Люсиль? Ты еще не поняла, почему мы держим их рядом? Пойдемте, я покажу вам. — Она вдруг вскочила и рысью понеслась в кустарник, преследуемая запыхавшимися людьми. — Научи меня еще двум словам, которых я не знаю, Люсиль. — К'астилль смотрела прямо перед собой, не оглядываясь на спутников, и в ее голосе прозвучала непривычная резкость. — Как назвать по-английски взрослого, который дал мне жизнь? И как назвать росток, повинный в этом?