Всякого рода эксперты из-за отсутствия классового подхода приходят к выводам, которые основываются только на внешних явлениях. Когда я присутствовал на совещании Совета по делам мира в Сан-Франциско, я слышал, как некоторые участники иронизировали по поводу того, что Куба «завершила цикл» у исходной точки дореволюционного периода. До революции на Кубе, как они указывали, наилучшие отели и магазины предназначались для иностранцев и относительно небольшого числа кубинцев, у которых были доллары янки. Сегодня ситуация остается прежней.
Это суждение не учитывает некоторых важных различий. В погоне за твердой валютой революционное правительство решило использовать красивые пляжи и солнечный климат страны для развития туристической индустрии. К 1993 году туризм становится вторым самым важным источником твердой валюты на Кубе (после сахара). Конечно, туристы получали такие условия проживания, которые могли позволить себе лишь немногие кубинцы, в особенности после того, как у них больше не было долларов. Но в дореволюционной Кубе прибыль, поступающая от туризма, присваивалась крупными корпорациями, генералами, картежниками и гангстерами. Сегодня прибыль распределяется между иностранными инвесторами, построившими отели, и кубинским правительством. Часть прибыли, поступающая правительству, направляется на содержание клиник, образование, государственный аппарат, сухое молоко, импорт топлива и т. п. Другими словами, народ пользуется преимуществами туризма — это касается доходов от экспорта кубинского сахара, кофе, табака, рома, морепродуктов, меда и мрамора.
Если бы Куба находилась точно в такой же ситуации, как до революции, и была открытой для рабства зависимого государства, Вашингтон отменил бы эмбарго. Если бы кубинское правительство больше не использовало государственный сектор для перераспределения основной части прибавочной стоимости в пользу простого народа и если бы оно позволяло нескольким богатым частным собственникам присваивать прибавочную стоимость от производства и возвратило бы фабрики и земли богатому имущему классу, как это сделали бывшие коммунистические страны Восточной Европы, то тогда оно бы завершило цикл у исходной точки. Тогда оно подпало бы в рабскую зависимость, в положение государства-клиента и было бы принято в теплые объятия Вашингтона, как другие бывшие коммунистические страны.
Политика США в отношении беженцев — это еще одна область, которая определяется как «противоречивая». Беженцы с Кубы регулярно получали разрешение на въезд в эту страну, в то время как беженцев из Гаити в страну не впускали. Из 30 тысяч гаитян, подавших просьбу предоставить политическое убежище в 1993 году, было принято только 783. С тех пор многие кубинцы — белые, и почти все гаитяне — черные. Некоторые люди пришли к выводу, что разница в обращении может быть приписана только расизму.
Конечно, этническая дискриминация вошла в историю иммиграционной политики США большей части XX столетия, она была направлена против азиатов и африканцев и в меньшей степени — против восточных и южных, а также северных европейцев. Но если анализировать, каким было отношение к беженцам с Кубы и Гаити, не следует обращать внимание на цвет кожи. Беженцами из правых стран, таких, как Сальвадор и Гватемала, являются представители европеоидной расы, тем не менее им очень трудно получить политическое убежище. Беженцы из Никарагуа — выходцы из того же латиноамериканского племени, что и сальвадорцы и гватемальцы, однако у них практически не возникало проблем с въездом в США, потому что считалось, что они бегут от «коммунистического» правительства сандинистов. Беженцы из Вьетнама — азиаты, но им предоставлялся неограниченный въезд в страну, только 35 тысяч вьетнамцев въехало в страну в 1993 году, потому что они также спасались бегством от антикапиталистического правительства.