Но я ж не деньги взыскивать, я общаться иду! Зачем мне Безумная Карга? После посещения обряда жертвоприношения Медузе, тьфу, после теплой встречи сокурсниц надо оставить у змей-подруженек впечатление крутой, но обаятельной. И я как всегда избегаю ответа на вопрос "Зачем?" — нет у меня ответа. Вот будет, тогда и дам.
В моем возрасте не заводят новых друзей на всю жизнь. В этом возрасте легче выйти замуж и даже родить ребенка, чем обзавестись надежным другом. Иногда мне жалко, что всякий, с кем я пыталась подружиться, оказывался еще одним отростком с головы Горгоны. Везет мне на ядоносную компанию. Жаль, что я по профессии не змеелов.
— И много за твои книги платят? — облизнулась подвыпившая Валюсик, уставив в меня орудийные жерла глаз. — Мне одолжить не сможешь? Тыщ двадцать баксов, а? Я отдам!
С возрастом Валюсик подрастеряла фарфоровую нежность юности и внешне все больше напоминала злобную свинку. Хотя ни пятнадцать лет назад, ни сегодня ее не интересовало ничего, кроме денег.
— Не дам, — покачала головой я. — Мне тогда самой на жизнь не хватит!
Отличная отмазка. Но сокурсница не оценила.
— Так мало платят, что даже на жизнь не хватает?! — и Валюсик скривила поросячье рыльце, изо всех сил имитируя задорную улыбку.
Я с обреченным лицом повела глазами в противоположную сторону. Там Венерой Виллендорфской восседала Жека, такая же любительница халявы. Только в отличие от Валюсика, десятый год собиравшей со знакомых дань на новую квартиру, Жека канючила не денег, а статей.
— Напиши-ка мне в журнал, дорогая, — загудела басом вторая "подруга дней моих суровых", — тебе, думаю, это будет интересно…
— А сколько заплатишь? — привычно срезала я ее на подлете.
— Ну, за деньги все пишут… — стушевалась Жека.
Я поднялась из-за стола, чувствуя себя пару раз укушенной и уже наполовину окаменевшей. Чего и ждать от Горгоны? После общения с элементами ее хаера я всегда цепенею и проходит много-много времени, прежде чем ко мне возвращается нормальный метаболизм.
Стол к тому времени уже разделился на зоны, в каждой из которых шла битва в разных номинациях. Как всегда, "Мисс Шпаргалка", "Мисс Карьера", "Мисс Семья" и "Мисс Роды".
В первой номинации победа была предрешена заранее. Здесь безраздельно царила Карпуша. Переорать эту бабу с луженой глоткой, заводившую патефон с пластинкой "Как мы сдавали, а я ну ничего не знаю — и тогда-а…" не стоило и пытаться. Все равно, что лезть на горного тролля с перочинным ножичком. Оставалось ждать, пока Карпуша дорасскажет и сделает хоть маленькую паузу. Публика уныло потягивала из бокалов и скучающе разглядывала интерьер.
Среди карьеристок у меня даже свои любимицы имелись. Я сочувствовала нечеловеческому упорству, с которым они, ломая ногти, ползли вверх по обледенелому склону, на вершине которого каждый миллиметр занят старческими задами мэтров, а впереди маячат каблуки начавших всползание раньше, гораздо раньше. Но несмотря на общую безнадегу, они не теряли надежды и каждую отвоеванную пядь воспринимали как победу. В отличие от реального скалолазания, здесь нельзя было смотреть ни вперед, ни вверх. Только вниз и только торжествующе. Иначе боевой настрой улетучивался.
С семейными дамами я была в давних контрах. Упорно не желая запоминать, кто у кого муж, я избегала обсуждения и сравнения супружеского статуса лидерш — жены художника и жены госчиновника. Да и разговаривали они только друг с другом. Остальные налетели на меня вспугнутой вороньей стаей, наперебой предлагая осчастливить хорошим человеком с двумя детьми от первого брака и дачей в Подмосковье. Проехали.
Мисс Роды пока не определилась. Всем им солоно пришлось, так что выяснить, к кому позже приехала скорая и кто ужаснее себя чувствовал, не сумел бы и доктор Хаус. Со стороны казалось: до последнего момента ни домашние, ни врачи не подозревали, что их вот-вот осчастливят пополнением семейства. Одна будущая роженица про то знала, но отчего-то скрывала свой округлившийся стан за безразмерным байковым халатом. И потому разрешение от бремени у каждой проходило в самых неподходящих местах — за кулисами театра, на палубе парохода, в диких джунглях и на крыле горящего самолета.
Женские ристалища — не то что мужские. Те сразятся — и идут пиво пить, победители в обнимку с проигравшими. Женщины бьются годами, полируют латы, точат кромки мечей, проверяют сюрикэны* (Боевые метательные звездочки — прим. авт.), тренируют блоки и замахи, после поражения шипят "I'll be back!" — и уползают с окровавленной арены непобежденными.
Ненужные люди, ненужные встречи, ненужные разговоры, ненужные попытки быть милой и отзывчивой… Когда вся эта херня закончится? Встать бы однажды, наговорить гадостей, грохнуть принесенную мною же бутыль мартини об пол — и уйти насовсем, не оправдавшись, не объяснившись, не наладив мостков и перемычек между собой и самыми любопытными из гадин…
В раздражении я не заметила, как прошла здание насквозь. Если бы не повод, по которому я тут, гм, собралась, было бы отчего покайфовать — одна из сокурсниц устроила нашу встречу в таком чудном месте! Прелестный исторический домик, музейчик чего-то там, внутри которого сейчас бушевал целый серпентарий милейших образованных дам, ничего не достигших в жизни. Опять я вырядилась на праздник, а приперлась на битву. На битву самолюбий. Не пойду обратно. Сяду на крыльце и буду курить, пока злость в душе не утихнет. А потом — домой.
Да помню, помню: я параноик. Но разве я безосновательный параноик? Разве люди не преследуют меня, чтобы использовать, а поняв, что не могут использовать, разве не пытаются унизить?
Я сидела на крыльце и ощущала лопатками ВЗГЛЯД. Наверное, обострение. Когда шизофренику мерещится преследование, наблюдение, прослушка, глазкИ в стенах и жучки в бачках — это хрестоматийный случай. Нужно просто закрыть глаза и представить себе, что ты не здесь, не на крыльце единственного деревянного домика в арбатских переулках под унылой демисезонной моросью. А будто летишь ты над землей, иссушенной вечным летом, и под тобой вместо морских волн — волны песка всех оттенков золота, от изысканно-белого до убого-самоварного. Каждая жизнь тут обожжена солнцем, закалена пустынным горнилом, на хапок не возьмешь. Всякое существо в пустыне — параноик, знает о преследовании и слежке получше всех агентов всех спецслужб вместе взятых, и никто не скажет мне: ты, бешеная! Пей таблетки! Да кому ты нужна, вообще, — и как писатель, и как подруга, и как женщина?…
— Устали? — раздается голос над моей головой. Рядом на ступеньку — мокрую, кстати! — садится какой-то мужик. Кажется, муж одной из наших. А заодно искатель приключений и быстрых на любовь теток.
Я разворачиваюсь, чтобы сказать… ну хоть что-нибудь. Я не люблю мужчин. И прошу правильно меня понять: я не лесбиянка. Я просто не люблю мужчин. Мне не нравится намек на возможность секса, который мелькает внутри мужских глаз, словно белая акула вокруг лежбища морских котиков. И даже зная, что никакой ты не котик, нежности к ее огромному, мнимо неповоротливому силуэту не испытываешь. Да, ты не ее добыча. Но она это поймет, только отъев кусок тебя. Поэтому не нарывайся — целее будешь. Так же и в сексе.
А еще мне не нравятся стандарты, по которым мужчина строит общение. Долго-долго. Пока не докажешь, что ты достойна более высоких стандартов. Например, чтобы с тобой разговаривали, как с человеком, а не как с цесаркой, перед которой то павлин перья распускает, то поваренок ручонки растопыривает. Даже цесарки не так глупы, как вы надеетесь, господа павлины и поварята.
Обычно я отмалчиваюсь: чего ради мне вправлять мозги постороннему мужчине? Легче отмахнуться от подношения, выбросить всученную тебе визитку, не ответить на телефонный звонок, не вспомнить при случайной встрече…