– Это потому, что Вы ей нравитесь, Рудольф Леонидович, – объяснили они поведение коровы, посмеиваясь самым нахальным образом. – Вот она специально ведро и переворачивает, чтобы был повод подольше под Вашим окном поторчать.
– Чёрт знает что! – смутился лучший друг ангольских детей, так как хорошо знал, насколько остро отточены языки у местных женщин.
И точно, за окном послышалось безудержное хихиканье, переходящее в откровенный хохот, какой бывает, когда люди вполголоса делятся между собой чем-то очень смешным. Стервы! Мэр тихо закрыл окно, чтобы не дать повода для большего смеха и задумался «о жизни такой непростой».
«Боже мой, боже мой! – тосковал он в тиши кабинета. – Только бы дожить до августа».
В августе он должен поехать в Петербург на симпозиум градоначальников Ленинградской области, и эта мысль была как глоток воздуха. А вообще Рудольф Леонидович в последнее время окончательно убедился, что жизнь его не задалась. И, как всегда на Руси водится, беды в жизни сильного пола проистекают из происков если не сионистов, то непременно пола слабого. Слабый пол при этом может даже не догадываться обо всех «бяках», какие приписывают ему хронические горемыки мужской породы. Вот и Рудольф Леонидович теперь иногда смотрел на собственную жену, как на лазутчика в своём лагере. Не всегда, но иногда. А в последнее время это «иногда» стало возникать весьма часто и, в конце концов, растянулось в «постоянно».
Раньше такого не было. Раньше Рудольф Леонидович был рядовым чиновником в Администрации районного центра Вологодской области. Родители его были романтиками-шестидесятниками. Москвичами! Не коренными, конечно, а потомками послереволюционного переселения народов. Прадед легко получил прописку в столице, как ярчайший представитель правящего тогда класса рабочих из крестьян, десять лет прожил в бараке на тогдашней лефортовской окраине Москвы, потом ещё десять в каком-то тесном полуподвале. Но уже ближе к центру! Да ещё тридцать годков в переполненной рабочим людом, крысами и клопами коммуналке над этим полуподвалом, потом… Потом его ещё много куда засовывали в какие-то кладовки да бытовки под видом роста благосостояния трудового народа, но терпеливый прадед всё же за полгода до смерти получил-таки ордер на отдельную квартирку в новостройках. С собственной кухней метр на два и санузлом, как главной целью долгой и мученической жизни, как конкретное воплощение счастья. На смертном одре хрипел, что вот же он – коммунизм, при котором будет жить «нынешнее поколение советских людей»! Он уже не за горами, а вполне видим и ощутим. На, потрогай унитаз – у мово батьки такого не было!..
И вот после этих честно пройденных ступеней ада, после всех мытарств и терзаний его внук взял, да и рванул из Первопрестольной на периферию! Мать Рудольфа Леонидовича сбежала из столицы подобным же образом. В деревенской школе работать! Осталась у неё от прежней жизни только одна дамская сумка, купленная ещё в ГУМе: с плетёными ручками и плетёным же узором на лицевой стороне. В деревне на сумку эту косились, вслед оборачивались, никогда такого не видели, чтобы баба с «кошельком на ремешках» разгуливала: на периферии таких не купишь. Зачем там дамские сумки? Там и дам-то нет, а только бабы, вкалывающие наравне с мужиками. А бабы всё таскают мешками: сахар, спички, муку, макароны – никакая сумка не выдержит. Рудольф Леонидович, когда уже в Ленинграде учился, увидел где-то в Пассаже точно такую, не удержался, купил, привёз в подарок. Мать два дня над ней рыдала, вспоминала светлую столичную юность: «У-у-у, как же нас всех обманули!..».
Хрущёв, покончивший после смерти Сталина с системой ГУЛАГа, должен был искать замену этому мощному трудовому ресурсу. Выбор пал на молодёжь. Точнее, на её тупой гормональный энтузиазм. Так начиналась эпоха студенческих стройотрядов, окутанных романтикой путешествий и самоотверженного труда на благо страны. В бурные годы Оттепели и появилась эта глупая и даже где-то дикая мода: из столицы залезть за Можай и начать там всё с нуля на каких-нибудь стройках века, нефтеразработках, запусках ГЭС, ТЭС, АЭС или просто в ужасном русском сельском хозяйстве. А зачем всё начинать с нуля? Что такого привлекательного в этом нуле? Под нуль полетела и столичная прописка, и нужные связи, и непыльная работа, и всё прочее, что стало так важно в современной жизни, когда без прописки и связей ты никто и звать тебя никак. Да за это надо уголовную ответственность вводить, чтобы другим «двадцатипятитысячникам» неповадно было вот так спускать завоевания предков до нуля! Знал бы прадед – отодрал бы розгами.