Вдова убитого была в таком состоянии, когда потрясение настолько вышибает человека из колеи, что спасительные для застопоренных эмоций слёзы не идут, а мозг не может для себя же сформулировать произошедшее. Она всех спрашивала растерянно: «Да как же это? Да что же это?», бормотала что-то непонятное мёртвому мужу, гладила его обескровленный лоб. Тут же трясла кого-то за грудки, тыкалась в плечо Авторитету с вопросом «Чего это он? Что с ним? Как же это, Константин Николаич, а?». Авторитет хмурился и решительно отстранял её от себя, как отставляют в сторону мешающий предмет мебели, но она снова к нему подходила и спрашивала о чём-то совершенно бессмысленном. В конце концов он коротко приказал могильщикам:
– Упаковывай.
Те умело вкрутили шурупы в крышку и стали опускать гроб. И тут вдова разрыдалась, словно долго скапливающиеся тучи наконец-то разразились дождём. Её пришлось даже удерживать, она словно бы непроизвольно собралась сама последовать за гробом, за своей навсегда уходящей половинкой, так и подалась вся в могилу. И завыла. Как волчица над своим убитым волчонком. Этот вой прозвучал так контрастно среди потусторонней кладбищенской тишины, что спугнул тихо наблюдавших за похоронной процессией ворон в кронах деревьев над старой частью кладбища. Вороны сорвались с веток, как от выстрела, закружили чёрной тучей, и каждая из них в точности выполнила одни и те же движения, как в синхронном плавании, не столкнувшись друг с другом ни разу. После этого их слаженный коллектив растаял в перенасыщенном влагой туманном воздухе.
Некоторые люди Авторитета, как и он сам, нервно оглянулись на этот вороний танец, и мы поняли, что они нас заметили. Волков сначала сделал круглые глаза, но потом хищно улыбнулся и театрально изобразил нам лёгкий поклон: здрасьте, мол. Лёха-Примус сразу куда-то испарился, Светка спряталась за высокую стелу, а остальные сделали вид, что очень заняты уборкой могилы сына Маргариты Григорьевны, хотя там и убирать-то было нечего. Поэтому Маринка схватила скребок и стала снимать толстый слой моха и каменной слизи с какого-то покосившегося памятника рядом, где даже не разобрать имени. И всё же Авторитет отделился от своей стаи, легко по-кошачьи перепрыгнул через овраг и направился к нам. За ним не отставая следовал Бубликов.
– И чего это вас чёрт принёс сюда в такую нелётную погоду, барышни? – раздражённо весело спросил Авторитет без лишних вступлений, когда подошёл к нам. – Ба, и госпожа Ерёмина тожа тута! То-то я вижу, склеп бригадира Мочалкина сверкает за версту.
– Так ведь Пасха на носу, – объяснила Маргарита Григорьевна, – а сегодня Чистый Четверг, день наведения порядка.
– Ах, Пасха… Четверг… Чистый? – бормочет Авторитет, усаживается на установленную у могилы скамейку и спрашивает почти торжественно: – То есть сегодня, как я понял, самое время подчищать свои дела?
– Вроде того… Как жисть-то молодая, Константин Николаич?
– Да вот бандитствуем помаленьку… Друга приехали хоронить. Не люблю я эти процессии, да никак нельзя в стороне остаться… А ты, Марина, в археологи заделалась, что чужие останки разгребаешь? – обращает он внимание на отскобленную Маринкой гранитную плиту на чьей-то заброшенной могиле.
– Почему это «в археологи»? – с вызовом отвечает вопросом на вопрос Марина и косится на Бубликова. – Может, здесь мой жених лежит…
– Зачем же тебе такой мёртвый жених?
– А что? – ершится она. – Зато не обидит и не предаст. Очень удобно для идеальных отношений.
Авторитет хохочет, разбудив эхо в самых дальних углах кладбища, а Серёга с готовностью подхватывает за ним. Он вообще весь какой-то несвободный и заискивающий, совсем не такой, каким был ещё полгода тому назад. Потом Волков вглядывается в стёршиеся буквы на плите и снова спрашивает:
– Какой же это жених? Это же какая-то пьянь с прошлого века тут закопана. Прости, Марина, но не поверю, что ты так низко пала, чтобы на подобное дерьмо западать.
– Про покойников нельзя плохо говорить, – обиженно замечает Марина.
– Это тебе нельзя, а нам можно, – уже без иронии в голосе говорит Авторитет и вальяжно откидывается на спинку скамейки. – Нам всё можно. Верно, Сергей Алексеевич?
– Так точно, Константин Николаевич, – с готовностью отвечает Бубликов. – И вообще, что за глупые предрассудки? Почему про человека нельзя правду сказать только на основании того, что он умер? Это просто правда, и ей безразличны категории «плохо» или «хорошо».