Молниеносным движением сержант нанес ему короткий удар в живот, от которого заключенный согнулся пополам, пошатнулся и хрипло закашлялся.
– Второе, что тебе надлежит запомнить, – спокойно продолжал сержант, – это то, что ты не должен раскрывать свою пасть. Даже когда тебя станут бить. А бить тебя будут часто. День, когда этого не произойдет, ты должен будешь считать праздником. А праздники на Тарсе-1 большая редкость. Ты понял?
Заключенный выпрямился и кивнул. Его сильно шатало, глаза покраснели, на губе выступила капелька крови.
– А когда мы тебя забьем насмерть, – говорил сержант, – ты должен быть благодарен, что это произойдет быстро. Относительно быстро, разумеется, – добавил он. – Потому что неблагодарные рабы всегда получают хороший урок сразу же после оживления. Ты понял?
Заключенный кивнул.
– Хватит уже ему мораль читать! – проворчал детина, подходя к заключенному.
Сержант хмуро посмотрел на детину и снова перевел взгляд на заключенного. Он все еще испытывал чувство неуверенности. Словно держишь в руках парализатор «Уж-игла», заряженный смертельным ядом. И знаешь вроде, что противнику никуда не деться, а все равно не по себе, все равно свербит мысль, что вместо яда в иглах обычная, относительно безвредная жидкость, способная лишь обездвижить на время. Так же и с этим заключенным…
– Наши имена тебе знать незачем, – сказал сержант. – Потому что ты никогда не будешь обращаться к нам по имени. Единственное, что тебе надлежит запомнить, это то, что мы – охрана. Крепко запомнить, навсегда. Ты понял?
– Я запомню, – хрипло произнес заключенный.
Сержант взмахнул рукой, но кулак его не достиг цели. Заключенный перехватил руку сержанта, сжал ее, дернул на себя и вывернул. Сержант испытал невыносимую вспышку боли и услышал, как хрустнула кость в локтевом суставе.
– Я запомню, – повторил заключенный. – И я обязательно вернусь сюда. И тогда уже умирать будешь ты. Часто и медленно…
Худощавый неожиданно возник за спиной заключенного, но тот резко пнул назад ногой и худощавый с визгом рухнул на колени.
– Это касается всех троих, – добавил заключенный, отталкивая от себя сержанта и нанося удар оторопевшему и потому совершенно не сопротивляющемуся детине.
Детина, казалось, этого удара даже и не почувствовал. Он ошалело посмотрел на заключенного и растерянно произнес:
– Ну, теперь тебе конец!…
И тут слух резанул громкий свистящий шорох выстрелившего бластера. Голова заключенного дернулась, на виске возникло черное обуглившееся пятно, человек как-то неестественно повернулся, взмахнул руками, словно собираясь пуститься в пляс, и рухнул на металлические плитки пола.
– Идиот… – прошипел сержант, подходя к заключенному и массируя на ходу руку. – Чуть руку мне не сломал, сволочь… Ты как? – Он посмотрел на холеного, все еще державшего в руке бластер. – Потомство иметь сможешь?
Детина захохотал.
– Я его на лоскутки порежу, – проскулил холеный, с трудом поднимаясь на ноги. – Я его… он у меня… сволочь…
– Пошли к айттеру, – прервал его сержант, глядя на начавший уже дымиться труп заключенного. – Он должен ожить минут через пять.
Тело заключенного истаивало на глазах. И через миг на полу осталась лишь кучка серо-зеленой одежды.
– Пошли, – поторопил сержант, первым направляясь к двери.
– Ну, сейчас он воскреснет, – многообещающе простонал холеный, кое-как перебирая ногами, – уж я ему устрою… Давно я не был так зол.
– Давно ты как следует не получал! – хихикнул детина. – А ведь и мне от него досталось! – С неожиданным удивлением детина посмотрел на сержанта, словно только что вспомнил удар, нанесенный ему заключенным. – Ну, сволочь! Раз двадцать убью его, это точно!…
И детина принялся живописно излагать, что именно он будет делать с заключенным, когда тот воскреснет. Сержант тяжело вздохнул – воображение у детины было убогое, и дальше «я его так» и «я его этак» фантазии не заходили. Злобный же прищур худощавого был страшен. Сержант невольно посочувствовал несчастному заключенному, которому предстояло провести немало часов в обществе этого холодного, жестокого и беспощадного садиста. Впрочем, жалость эта мелькнула и пропала. Потому что сержант тут же вспомнил, что приходилось испытывать ему самому – сержанту Имперской охраны, – когда случалось оказываться в подобном положении.
Часовые у дверей, за которыми располагался айттер, при появлении этой решительно настроенной троицы встали по стойке «смирно». Сержант приказал открыть дверь, и они вошли в просторную светлую комнату. Стены, пол и потолок тут были выложены белой пластиковой плиткой, легко моющейся и совершенно не пропускающей за пределы комнаты никаких звуков. Ослепительно-белый овальный диск айттера на этом фоне почти не был заметен. Тонкие изогнутые ножки, на которых покоился диск, тоже не бросались в глаза, и создавалось впечатление белого облака, парящего в вылинявшем от жары небе. Лишь небольшой пульт управления напоминал о том, что здесь, в этой комнате, находится айттер – устройство, способное вернуть к жизни любое живое существо, которое предварительно было подвергнуто процедуре снятия матрицы.
– Успели, – облегченно вздохнул худощавый, увидев пустующий пока диск, и плотоядно ухмыльнулся. – Даже сигнал еще не сработал…
Сигнал срабатывал каждый раз за две минуты до появления объекта – неприятный звук высокого тона, ярко-синяя мерцающая полусфера, окутывавшая белый диск. Ничего этого пока не было.
Сержант вдруг подумал, что никто толком не знает, как именно снимается матрица. Что айттер измеряет, запоминает, фиксирует? И как он воссоздает человека? Да и не только человека – ксионийцы, кассилиане и альгатирейцы тоже бывали гостями урановых рудников Тарса-1. Вечными гостями, умирающими бессмертными. И каждый раз айттер срабатывал как часы…
Сержант нахмурился. Эта мысль почему-то вызвана у него тревогу. Некоторое время он пытался понять, что же его беспокоит, но так и не смог. И только когда его худощавый приятель посмотрел на часы и недовольно проворчал: «Долго что-то…», до сержанта дошло, что – да, действительно, на этот раз что-то слишком уж долго.
– Не пора еще? – нетерпеливо спросил детина.
– Вроде пора бы уж, – пожал плечами сержант. – Ладно, подождем еще, куда он денется?!
Прошло десять минут. Овальный диск по-прежнему оставался пуст.
– Что-то он долго не воскресает, – проворчал худощавый.
– Испугался! – захохотал рябой детина.
Сержант промолчал. Действительно, на этот раз процесс воссоздания занял намного больше времени, чем это бывало обычно. Пять – семь минут… ну, пускай, десять. Но они стоят здесь уже минут пятнадцать, не меньше!…
У сержанта мелькнула совершенно дикая мысль, что заключенный вообще не появился. Но это же просто невозможно! То есть возможно, конечно… Если айттер, на котором была снята матрица, разрушен и перестал функционировать. Именно – не вышел из строя, а полностью разрушен. Потому что вывести из строя айттер до сих пор не удавалось никому – основным элементом его служит этот самый белый овальный диск. Сложная конструкция из кристаллов, в которой никто до конца толком так и не разобрался, ни один ученый. Пользуются, а как она работает – представляют себе довольно смутно. И повредить этот диск невозможно, разве что сунуть его в какую-нибудь сверхновую звезду. Но подобного, разумеется, никто с этим айттером не вытворял. Так что сбой в его работе просто невозможен, если…
Если матрица, только что снятая с человека, была не первой. Воскрешение всегда происходит лишь на том айттере, на котором была снята первая матрица. Однако в личном деле этого заключенного не было указано, что матрица уже снималась.
Сержанту стало неуютно. Он вдруг понял, что товарищ- здоровенный детина – прямо сейчас озвучивает все его мысли. И, глянув на второго своего спутника, сержант догадался, что эти же мысли присутствуют и в его голове.
– Не может быть! – убежденно говорил детина. – Мы же видели, что матрица с него не снималась. А у каждого, с кого снималась, есть пометка в личном деле. Да и не прислали бы сюда того, с кого матрица уже снята. Сюда только «чистых» присылают; как же иначе?…