– А я бы тебя так назвал, – заговорил мужчина.
– Простите, сэр? – искренне не понимая, переспросил Джонни.
Ответа он не получил, лишь неясный одобряющий гул прокатился по салуну.
– Или возьмем цветы, – продолжал доктор. – В какой городок ни приедешь, там и сям, куда ни взгляни, всюду будут цветы. И сразу понятно, что есть у жителей, что называется, гражданское самосознание, гражданское от слова «город»! Вот представьте какую-нибудь железнодорожную станцию, да хоть ту, что в Херндоне, – какая там чудесная клумба с цветами, какой прекрасный зеленеет газон. Проезжают мимо люди на машине, смотрят на эту красоту, и от города у них остается самое приятное впечатление. Неудивительно, что потом они возвращаются, а кто-то даже решает в таком городке обосноваться. – На секунду Джонни замолчал, многозначительно уставившись в свой стакан, но, вдохновленный тишиной вокруг, продолжил с новыми силами. – Кстати, про цветы. Вот, к примеру, что мы сделали с женой и сыном…
Вместе с женой и сыном они украсили постоялый двор, заметил ли это кто-нибудь? Заметил ли кто-нибудь увитые хмелем стены по сторонам от крыльца? А ведь для того, чтобы побеги правильно росли, нужен хороший каркас – иначе они свалятся под собственным весом в одну большую зеленую кучу! Лианы хмеля, калифорнийские маки, настурции – если хорошенько поливать, все они прекрасно растут в Биче.
– Не раз, наверное, замечали, как мы поливаем цветы у дома.
И снова заговорил владелец ранчо:
– Не тебе ли случайно я пару лет назад чуть не прострелил голову?
– Что, простите?
– Не ты ли, говорю, поливал цветы, когда я зарядил пулю над твоей башкой?
– О, это вы сделали? Не буду спорить, заслужил. Не разобрался тогда еще в местных порядках.
– Нда?
– Потом наступает зима, – продолжал свою речь Джонни. – Зимой нет цветов, не так ли? Поэтому-то по осени жена моя с сыном выбираются за город за всякими травами. Многие считают их сорными, а вот мы их засушиваем – и цветы у нас круглый год.
– Нда… – пробормотал хозяин ранчо, и в зале послышался хриплый кашель.
– Это еще не все, – сказал Джонни, плеснув в стакан виски, – у моего сына золотые руки, руки хирурга. Он так может скрутить креповую бумажку, что получаются искусственные цветы. Именно их вы найдете на нашем столе, если заглянете отужинать на постоялый двор в зимнюю пору. Вы даже не представляете, мальчику двенадцать лет, а он изучает рисунки Везалия и читает очень серьезную литературу! В двенадцать лет! Представляете?
– А еще мастерит бумажные маки, – добавил мужчина.
– Сэр?
Джонни почувствовал острое желание впечатлить своих собеседников еще сильнее и принялся цитировать по-гречески высказывания о цветах.
– Это еще что? – оборвал его хозяин ранчо.
На лице Джонни засияла улыбка.
– Греческий, сэр. Все врачи учат греческий, обязательная часть их изнурительной учебы.
– Непохоже на греческий.
– О, я вас уверяю, сэр.
– Плохо же ты учился, – расхохотался мужчина. – По-гречески этот цветок называется «йоос»[4]. Их возлагали на могилы.
Смех выстрелом раздался в голове Джонни. В недоумении он обвел толпу взглядом, однако утешения в ней было не сыскать.
– Что ж, сэр…
В салуне повисла тяжелая вязкая тишина, и вновь раздался голос хозяина ранчо:
– А такое слышал, доктор? – И он зачитал по-латыни строфу из Овидия. – Что скажешь?
– Зачем вы мне это говорите? – залившись краской, спросил Джонни.
– Верю в силу правды, доктор. Потрудишься рассказать нам, что это значит?
– Нет, сэр.
– Тогда я сам расскажу. Это значит, что ты задница лошадиная. И коли на то пошло, такой же и твой сопляк сын.
Не сводя с него глаз, Джонни снял шляпу и, проведя рукой по волосам, вернул ее на место.
– Мой сын не сопляк.
– Так о нем говорят местные мальчишки.
– Все потому, что он читает! Потому что он думает!
– Потому что он мастерит бумажные маки и не знает, как фол отличить от флайбола.
Глупо было говорить, мол, «никто не смеет называть моего сына сопляком!». Потому что хозяин ранчо смел. Схватив Джонни за грудки накрахмаленной белой рубашки, мужчина поднял его в воздух, потряс и рывком отшвырнул в сторону. Мокрой тряпкой доктор врезался в стену, повалился наземь и не смог подняться. Когда через некоторое время ему удалось встать на ноги, он, не оглядываясь, перешел дорогу и побрел через пустырь к постоялому двору. Вслед ему кричали встревоженные сороки, поедавшие мертвого суслика.
– Господи! Что с тобой? – запричитала Роуз. – Кто порвал тебе рубашку?
– Я подрался, Роуз.
– Боже, тебе больно?