— Она в списке учениц-отличниц, правильно? — Арт улыбался, хотя чувствовал себя последним дерьмом. — В клубе хорового пения? У нее «отлично» по английскому и по математике? Позвольте спросить вас, а как девочка будет справляться, когда вы сядете в тюрьму?
И выложил ей все прямо тут, на узкой полосе стоянки магазина: посадят ее самое малое за уклонение от налогов, но сценарий еще хуже — а я уверен, что сумею этого добиться, добавил Арт, — ее обвинят в получении наркодоходов, что обеспечит ей от тридцати лет до пожизненного, по приблизительным прикидкам.
— Я отберу у вас дом, ваши машины, ваши банковские счета, — продолжал Арт. — Вы будете отбывать срок в федеральной тюрьме, а Глория — жить на социальное пособие. Как думаете, бесплатная медицина обеспечит ей уход, необходимый для ее здоровья? Девочке придется простаивать в очередях в дешевых клиниках, лечиться у самых «лучших» докторов...
Ну ты молодец, Арт, думал он. Используешь как рычаг неизлечимо больную девочку. Он заставил себя вспомнить труп младенца в Эль-Саузале в мертвых объятиях матери.
Люсия полезла в сумочку за телефоном:
— Я позвоню своему адвокату.
— Ага, договоритесь с ним о встрече в федеральной тюрьме, — подсказал Арт, — потому что туда мы сейчас с вами отправимся. Знаете, я могу послать кого-нибудь в школу забрать Глорию, ей объяснят, что ее мамочка в тюрьме. И отвезут в Центр Поласки. Там она заведет много милых новых друзей.
— Вы низкий человек!
— Ну, по низости я второй. За первого вы вышли замуж. И по-прежнему берете у него деньги, вам все равно, как они ему достаются. Желаете взглянуть на кое-какие снимки, которые просветят вас, как Адан делает деньги для своей дочери? У меня они в машине.
Люсия расплакалась:
— Моя дочь очень больна. Ей нужны дорогие лекарства... Она не сможет вынести...
— ...жизни без мамы, — подхватил Арт. — Я понимаю.
Он позволил ей подумать минуту-другую, уверенный, какое решение она примет.
Люсия вытерла глаза.
— Что вы хотите, чтобы я сделала? — спросила она.
Сейчас Арт закончил печатать на ноутбуке и перевел глаза на Адана, прикованного наручниками к кровати. Адан открыл глаза, пришел в себя и понял: это не ночной кошмар, его не стряхнешь, проснувшись.
Узнав Арта, Адан бросает:
— Удивительно, как это я еще жив.
— И мне тоже.
— Почему же ты не убил меня?
Потому что устал от убийств, говорит себе Арт. Меня уже наизнанку выворачивает от крови. Но отвечает:
— У меня насчет тебя есть планы получше. Позволь мне рассказать тебе о федеральной тюрьме в Мэрион, штат Иллинойс: ты будешь проводить по двадцать три часа в день один, в камере восемь на семь, из которой даже не сможешь выглянуть на улицу. А час в день тебе разрешат гулять взад-вперед в одиночку между двумя стенами из железобетонных блоков с колючей проволокой поверху, видя дразнящий клочок голубого неба. Десятиминутный душ будешь принимать два раза в неделю. А пакостную жратву тебе будут совать через отверстие в двери. Спать придется на металлических нарах, под тонким одеялом, при свете, включенном с двенадцати ночи до семи утра. Будешь присаживаться на корточки, будто животное, над открытой дыркой туалета без всякого сиденья и нюхать собственное дерьмо и мочу. И я ни за что не стану требовать смертного приговора. А буду настаивать на пожизненном, без права отпуска на поруки. Сколько тебе сейчас — где-то сорок пять? Надеюсь, ты проживешь еще долго-долго.
Адан принимается издевательски хохотать.
— Что, теперь, Арт, ты вздумал играть по правилам? Собираешься отдать меня под суд? Удачи тебе, viejo. Никаких свидетелей у тебя нет.
Адан смеется и смеется, но его слегка кольнула тревога, когда Арт присоединился к его смеху. Арт ставит перед Аданом компьютер, щелкает мышкой и нажимает пару клавиш.
— Сюрприз, сукин сын!
Адан смотрит на экран и видит призрак.
В кресле сидит Нора, нетерпеливо листая журнал. Она смотрит на часы, хмурится и снова утыкается в страницы.
— Прямая трансляция, — сообщает Арт и выключает компьютер.
— Думаешь, она не станет свидетельствовать против тебя? — спрашивает Адана Арт. — Считаешь, не станет, потому что сильно тебя любит? Надеешься, она проведет остаток жизни, скрываясь в этой дыре, ради того чтобы смог отвертеться ты?
— Я выторгую ей жизнь в обмен на свою.
— Ну да, ты у нас такой благородный.
Арт чувствует, что Адан размышляет, внутри его головы гудит на полную мощь маленький компьютер, перетасовывая новую информацию, выдавая решение.
— Мы можем заключить сделку, — предлагает Адан.
— Да нечем тебе торговать. Вот в чем проблема, Адан. Когда находишься наверху — выставить на продажу нечего.
— «Красный туман».
— Что?
— «Красный туман», — повторяет Адан. — Разве ты не знаешь? Американцы вечно не в курсе. Тут не просто наркотики, пропитанные кровью. Тут и ваша нефть, ваш кофе, ваша безопасность. Единственная разница между тобой и мной — я открыто признаюсь в том, что делаю.
Адан сразу же снял копии документов из кейса Парады. Разумеется, снял, только законченный идиот не сделал бы этого. Они находятся в сейфе банка «Гранд Кейман», в них улики, способные свалить два правительства. Все детали операции «Цербер» и сотрудничества Федерасьон с американцами в операции контрас «наркотики за оружие»; есть и документы об операции «Красный туман», подтверждающие, что Мехико, Вашингтон и наркокартели спонсировали убийства левых в Латинской Америке. Есть доказательства убийства двух чиновников ради фальсификации президентских выборов в Мексике, а также активного партнерства Мехико с Федерасьон.
И все это в сейфе. А в голове у него и того больше, а именно: сведения об убийстве Колосио, а также о лжесвидетельстве Келлера перед комитетом Конгресса, расследовавшим дело «Цербер». Так что, может, Келлер и засадит его на всю жизнь, а может, и нет.
Адан излагает условия сделки: если они не достигнут соглашения в течение тридцати шести часов, то и кассеты, и документы передадут в подкомитет Сената.
— Возможно, я и закончу жизнь в федеральной тюрьме, — заключает Адан, — но как бы нам не стать сокамерниками.
Нечем торговать? — думает Адан.
А как насчет правительства США?
— Что ты хочешь? — спрашивает Арт.
— Новую жизнь.
Для меня.
И для Норы.
Арт смотрит на него долгим взглядом. Адан расплывается в улыбке, как кот из поговорки. Арт говорит:
— Пошел ты...
Он рад, что у Адана есть улики. И рад, что они выплывут наружу. Пора отведать правды как горькой грязи.
Ты думаешь, Адан, я боюсь тюрьмы?
А где, черт дери, я, по-твоему, сейчас?
Отложив журнал, Нора шагает по комнате из угла в угол. Последние несколько месяцев она часто так ходит. Привыкла в то время, когда снимали с наркотиков, а потом, когда ей стало получше, продолжала расхаживать, борясь с отчаянной скукой.
Она сто раз им говорила, что хочет уехать. И сотни раз Кареглазый давал ей один и тот же ответ:
— Пока это опасно.
— Что? Я тут заключенная?
— Нет, не заключенная.
— Тогда я хочу уехать.
— Пока это опасно.
Первое, что она увидела, когда пришла в себя в ту жуткую ночь на море Кортеса, — его карие глаза. Не холодно-равнодушные, оценивающие, как у большинства смотревших на нее мужчин, не горевшие желанием, нет, они светились заботой.
Пара карих глаз.
Нора снова возвращалась к жизни.
Она начала было говорить что-то, но он покачал головой и приложил палец к губам, точно утихомиривал малого ребенка. Нора попыталась пошевелиться, но не смогла: она лежала на дне маленькой лодки и была закутана во что-то теплое и тесное. Потом он ласково провел ладонью по ее глазам, будто приказывая ей спать, и она заснула.