— Хорошо. Пройдите в кабинет, я сейчас…
Письмоводитель захватил под мышку кипу бумаг и, осторожно ступая длинными, худыми ногами, пошел к двери кабинета. Зыков скрылся в другую дверь.
— Ну, что у вас тут? — спросил он, появляясь через минуту у большого письменного стола. Он сел, а длинный Душкин стал за его спиной и робко положил перед ним бумагу.
— Вот, соблаговолите… Вот тут подпишите… По делу Ивана Бобыля.
— Дальше! — буркнул Андрей Дмитриевич, заканчивая свою подпись красивым росчерком.
Душкин ловко подложил другую бумагу.
— Обижаются мужички, — тихо заявил он.
— За что? кто такие? — грозно спросил Зыков.
— Заринские… Свидетели по делу г-жи Мухояровой.
— Чего им? — нахмурился Андрей Дмитриевич.
— Третий раз приезжают, от дела отрываются… Дома лошадь нужна, приедут, а дело, за неявкой г-жи Мухояровой, отлагается.
— Ну, мне с Анной Николаевной из-за ваших мужиков не ссориться, — пожал плечами Зыков. — Все? — спросил Зыков.
— Теперь все-с, — ответил Душкин.
Зыков потянулся, как человек, наработавшийся до устали.
— Завтра к разбору сколько дел? — спросил он.
— Четыре: две неявки на работу по условию, воровство шпал на железной дороге…
Зыков нахмурился.
— Мерзавцы! где только могут надуть, украсть…
Душкин робко сказал:
— Здесь, собственно, действительно тяжелые условия: работа за долг, почти даром. Нужда непроходимая!
— Ах, оставьте, прошу вас! — рассердился Андрей Дмитриевич. — Вы всегда готовы за них заступаться! Однако факты против них. И мое правило: карать! и карать высшей мерой наказания. С этим народом церемониться нечего. Надо, чтобы он чувствовал страх; иначе, поверьте, батенька, он нам же свернет шею.
— На стол подано, — сказала старая экономка, заглядывая в дверь.
— Мое почтение-с! — торопливо сказал Душкин с неловким поклоном, поддерживая под мышкой кипу бумаг.
— С богом! — небрежно ответил Андрей Дмитриевич. Но вдруг он спохватился:- А, впрочем, вот что… — сказал он более мягко, — не хотите ли со мной закусить? Рюмку водки… Милости прошу! Жены нет дома, я совсем один.
— Я, собственно… не имею привычки, — застенчиво ответил письмоводитель.
— Нет, отчего же? одну рюмочку.
Андрей Дмитриевич быстро прошел вперед в столовую и, не садясь оглядел на столе закуску и налил две рюмки настойки.
— Прошу! — сказал он и сделал жест рукой, приглашая Душкина выпить. — Вы еще мало знаете меня, — заговорил он, прожевывая закуску, — но вы уже должны были заметить: у меня в делах точность и аккуратность. Комар носу не подточит. На суде я строг. Это мое правило. Мужику надо импонировать, надо действовать на него силой и страхом. Вы служили раньше у Макшеева. Я знаю его… был у него на разбирательстве. Малый дельный, но народа нашего, прямо скажу, не знает.
— Его одобряют… любят, — вставил свое слово письмоводитель.
— Одобряют! любят! — насмешливо воскликнул Зыков. — Точно наш брат нуждается в их любви и одобрении! Вот если бы вы сказали мне, что его боятся по-настоящему! Народу надо импонировать! Надо, чтобы он видел в вас лицо официальное, власть… Надо поставить себя на известную высоту, окружить себя известной обстановкой. Я обратил особенное внимание на свою канцелярию: все сухо, строго, официально. Сразу чувствуешь себя обособленным, огражденным от всякого панибратства. Постойте! что это? — вдруг прервал он свою речь и стал прислушиваться. — Нет, это смеются в девичьей… Что прикажете! никогда, никогда не спокоен, по милости этих дикарей, ваших хваленых мужиков. Один раз уже подожгли, и опять надо ожидать того же… Так вот, про Макшеева… Он даже о приличной камере не позаботился и представительности у него никакой. Выйдет в каком-то коротком, засаленном пиджачишке.
— Да, это точно, — подтвердил Душкин.
— Но разве это возможно?! — закричал Зыков. — Какое же может быть уважение к нему? Нет, батенька: форма — это великая вещь. Погончик, кокардочка — это импонирует. Вы должны были заметить: у меня струна. Издали шапки снимают. Я, батенька, себе за правило взял: всякое лыко в строку. Потакать да потворствовать — слуга покорный! Наш народ дик, необразован, и мы, телесные пастыри его, должны помнить это и сообразоваться с этим. Страх, батенька, только страх перед властью действует на этих людей.
— Батюшки! — крикнул он вдруг не своим голосом, — подпалили-таки, подпалили! — и он кинулся к балконной двери.
Из-за деревьев гумна ярким заревом выплывала полная красная луна. Письмоводитель криво усмехнулся.
— Восход луны-с, — успокоительно заметил он.