Никакого сомнения не оставалось — это были они. Еще прежде чем увидеть их, он точно почувствовал их присутствие. На этот раз одна была одета в черное, другая в серое. Они спускались по тротуару, который огибал площадь. Ему были видны быстрые, резкие движения их рук.
Расталкивая локтями толпу окруживших его товарищей, он выскочил на асфальт и услышал, как быстро-быстро стучат их каблучки.
Вероятно, она услышала его, так как замедлила шаг, повернув голову в его сторону. В ее больших глазах плеснулось радостное удивление.
«Где ты была? — мысленно спрашивал ее Дрэган. — Где ты до сих пор была, что я так давно тебя не видел?» И она ему что-то ответила. Но он не услышал ее, так как она была еще слишком далеко от него. Дрэган давно подготовил свои вопросы и теперь, по мере того как приближался к ней, повторял их.
Девушка смотрела на него взволнованными от радости глазами, и у Дрэгана уже не оставалось никаких сомнений, что их разделяет только время, время, которое необходимо всего лишь для того, чтобы преодолеть расстояние до тротуара, на краю которого она остановилась и ждала его. Время было бесконечно, пространство — минимально: вот осталось три, два шага.
В этот момент около него просвистели пули, оставив черные раны на асфальте. Треск другого автомата послышался с другого угла площади: в кафе возникла суматоха, рабочие, собравшиеся вокруг памятника, побежали.
Дрэган увидел, как Тебейкэ рванулся и неуклюже бросился к нему, оставив опирающегося на трость зонтика недоумевающего профессора. Он заметил, что на балконе стоит какой-то человек в черной поддевке, наблюдая за происходящим. Откуда-то слева донесся голос Киру:
— Ты ранен, в тебя попали или…
Только теперь он понял, что стреляли в него. Тот, кто стрелял, пробирался теперь под прикрытием группы хулиганов по улице. Хулиганы невозмутимо курили, словно ничего не произошло.
Он посмотрел направо, налево, но девушки уже нигде не было. Дрэган бросился следом за Тебейкэ по улице, по которой бежали стрелявшие.
— Тебейкэ, никаких драк, помни приказ! — кричал он.
Но если ему самому удалось бы поймать этих двух, он позабыл бы о приказе. Он бил бы их и приговаривал: «Зачем спугнули девушку? Где она теперь?»
Это, конечно, была провокация с целью согнать их с площади в тот момент, когда из примэрии должна была выйти делегация.
Дрэган понял это и с негодованием отозвал Тебейкэ назад:
— Ты, умник! Носишься, как… Тебе что, невдомек, что они хотят прогнать нас с площади?
Они стали подниматься, тяжело дыша от бега и обуявшего их гнева.
— Кажется, все обошлось без драки? — спросил Алексе, когда они вернулись на площадь.
Но Дрэган лишь мрачно кивнул головой:
— Ну, радуйся теперь, что вышло как по писаному.
— Да как же не радоваться! Ты их хоть поколотил?
Теперь Дрэган окончательно вышел из себя:
— Чего ты меня заводишь?!
— Это ты сам себя заводишь!
— Э, конечно, — кипятился Дрэган, — теперь, если я член партии, значит, не смей показывать свою злость, не смей им дать как следует по башке, да?! И все потому, что я член партии?
Веселый, задиристый голос секретаря только раззадорил Дрэгана. Ему хотелось закричать: «Он спугнул мою девушку!» Но вдруг его пронзила мысль: «А почему она появилась именно в тот момент, когда в меня стали стрелять? Почему?!»
— Это химера моей смерти! — пробурчал он с тяжелым сердцем, и ему захотелось сорвать на чем-нибудь досаду.
— Чего ты там ворчишь и кого ругаешь? — спросил его секретарь.
— Никого я не ругаю! — ответил он. — Никого!
Остро все воспринимающий Алексе внимательно посмотрел ему в лицо, на котором были видны следы беспокойства и волнения. «Это была химера моей смерти!» — снова подумал Дрэган, представив себе ее огромные, странно светящиеся глаза.
Для того чтобы добраться до дому, у профессора было два пути. Одна дорога шла по склону, по узким, кривым улочкам, огибающим массивное здание банка; другая была более прямой — через центр города.
И все же, как обычно, профессор предпочел идти по более длинному пути — кривыми улочками. По короткому пути ему надо было бы пересечь улицу, название которой заставляло его дрожать от возмущения.
Улица была названа именем императора Марка Аврелия, но в результате безграмотного написания она получила наименование «Марку Аурел» — именно так звали примаря, свиноторговца и националиста.