Привычный ко всему, председатель не обратил на них никакого внимания. Он перешел к следующему делу и произнес имя — Гаврилэ Дрэган. Сухим, профессиональным тоном он объявил, что суд отклоняет просьбу о кассации в приговор будет приведен в исполнение через сорок восемь часов.
Дрэган воспринял приговор спокойно. Ему захотелось лишь выругаться. Выругаться как следует, от всего сердца, и этим выразить всю свою ненависть. «Плевать я хотел на ваш суд! Схватили меня и хотят убить — вот и вся ваша правда! Пользуетесь случаем, что у меня нет оружия, а то я бы ответил вам!»
Но вдруг, когда он только что собрался начать говорить, его глаза встретились с глазами девушки, с этими большими и странными глазами. Эти глаза с дрожащими зрачками были фантастическими, в них он увидел столько боли!
А в это время причитания второй женщины становились все более душераздирающими:
— Месяц тюремного заключения, месяц тюремного заключения, месяц тюрьмы!
Дрэган смотрел прямо перед собой, в почти прозрачные глаза, и на душе его становилось все спокойнее.
«Ты же химера моей смерти, — мысленно сказал он ей, продолжая смотреть прямо перед собой. — Стараешься успокоить меня, сделать так, чтобы все для меня стало безразличным. Ты подбадриваешь меня перед тем, как мне уйти из этого мира, или хочешь заставить меня не думать о смерти. Да, ты химера моей смерти!»
Вдруг он необычайно отчетливо услышал:
— Он умрет, он умрет! — Это говорила она. — Он умрет… Он умрет завтра, а ты ревешь из-за месяца тюрьмы!
Дрэган почувствовал, как она падает ему на грудь, обнимает его, ощупывает своими тонкими пальцами его суровые морщины.
А рядом отвратительно хныкала другая:
— Месяц тюрьмы, месяц тюрьмы!..
Он обнял девушку, прижал к своей груди и вызывающе оглядел весь зал.
Вероятно, стражники разъединили их, но Дрэган не обратил на это никакого внимания: он уже не принадлежал этому миру и ничего не мог изменить.
У него отобрали ее, но руки его все еще хранили ощущение ее тепла. Он видел, как старая мегера забрала ее с собой и повела к боковой двери, но мысленно продолжал нести девушку на руках. И даже после того как за ним со скрипом закрылись железные двери, ему все еще казалось, что он несет ее, не чувствуя при этом никакой тяжести. Да, он потерял ее, и ему очень хотелось вернуть ее, но их разъединяли железные тюремные двери и решетки. Однако, несмотря ни на что, ему все еще казалось, что она возвращается к нему, припадает к его груди, нервно дрожа, лаская его своими тонкими пальцами.
И, растворяясь в бездонной прозрачности ее глаз, он мысленно задавал ей одни и те же вопросы:
«Правда, что ты химера моей смерти? Тебя ведь послали, чтобы ты успокоила меня, сделала так, чтобы я не почувствовал своего ухода в небытие?»
И она соглашалась.
«Разве не ты делаешь так, что я не знаю, мгновение это или уже небытие? — продолжал спрашивать Дрэган. — Разве не ты приходишь ко мне, ласкаешь меня своими тонкими пальцами, успокаиваешь своими огромными глазами, чтобы меня не терзала мысль о том, что скоро от живого, сильного существа, которое теперь тебя обнимает, не останется ничего?..»
Она во всем соглашалась с ним, а он, с величайшей осторожностью посадив ее на свое одеяло, мысленно ласкал неискушенную девушку с удивительными глазами, то затуманенными тенью страха, то озаренными светом радости.
Но вот она исчезла, и в этот миг Дрэган словно умер. Видение исчезло, а он очнулся в холодном поту со стоном: «Ты химера моей смерти, ты видение моей смерти!..»
Он мучился до тех пор, пока не поймал ее снова. Но теперь они появились обе — лилия и увядший лист — с поразительно одинаковыми линиями и формами. Однако он прекрасно знал, какая из них — нежный лепесток, а какая — засохшая трава.
Его воображение разделило их, разделило намеренно медленно. Когда Дрэган ощутил девушку на своей груди, он ногой отшвырнул другую женщину и заставил себя больше ни о чем не думать.
Эта душная ночь казалась ему бесконечной, хотя время вело его прямо в могилу.
Его бодрствование на мгновение прерывалось сном; он вздрагивал, видя другую, безобразную женщину, усаживающуюся рядом с его девушкой и бесстыдно обнажающую свое дряблое тело. Ее костлявые руки тянулись к нему, к его груди, животу, голове, отчего ему хотелось кричать изо всех сил: «Да расстреляйте же меня наконец! Снимите с меня эти путы!» Он не мог двинуть даже пальцем, уклониться от нее, от ее теплых дряблых губ.
Его спасла девушка: она бросилась к нему, обняла, защищая своим сильным, упругим телом.