Дрэгана начинало бесить это непонимание.
— А вы хотите, господин капитан, чтобы эти люди сами пришли к нам и попросили бы нас взять власть в свои руки? — В это мгновение Дрэган вспомнил слова капитана, сказанные когда-то:. «С такими не договоришься: они говорят на другом языке!» И он глубоко вздохнул: — Господин капитан, трудненько нам будет договориться!
— Я бы сказал, мы совсем не договоримся! — Глаза капитана за стеклами очков сверкали недобро и надменно.
— Господин капитан, без политики не обойтись. Все зависит от того, какую политику, как и в чьих интересах проводят.
Снова та же скучающая улыбка, те же разочаровывающие движения длинных пальцев при всей общей благожелательности тона разговора, которые приводили Дрэгана в замешательство, заставляли его чувствовать себя маленьким, неловким, возбуждали недовольство своими собственными аргументами. И в то же время Василиу подавлял его своей доброжелательностью, которая свойственна лишенному всяких иллюзий человеку, помнящему лишь о хороших отношениях, существовавших между ними когда-то.
— Нельзя, господин капитан, сейчас никак нельзя без политики! — настаивал Дрэган, словно желая сказать: «Да пойми же ты, черт возьми, наконец!»
— У меня целый час находился вице-председатель национально-либеральной партии. И я обязан был быть гостеприимным.
Дрэган живо представил себе ситуацию и не смог удержаться от улыбки.
— Ну и что?
Однако Василиу не понял вопроса, потому что не хотел понимать. В его упорстве выражался протест против своего собственного поведения во время визита Сегэрческу. Более того, ему не хотелось уступать, не хотелось, чтобы его опять подмяли неожиданностью ситуации, притворно польстив, как несмышленышу, якобы владеющему силой. Этого он больше всего боялся, потому и отвечал скупо и зло. Иногда он начинал это понимать и тогда мысленно говорил Дрэгану, словно адресуясь Сегэрческу: «Нет, нет, батенька, на эту удочку вы меня не поймаете!»
О, если бы Дрэган знал, что, обращаясь к нему, Василиу имел в виду Сегэрческу, что он ставил его на одну доску с Сегэрческу! Плохо пришлось бы тогда капитану! Но этот массивный грузчик при всей его суровости мог тут же тепло улыбнуться, что свидетельствовало о его чувствительной натуре, о том, что он пришел к капитану с чистым сердцем. Встретившись с Василиу после перерыва, он хорошо отнесся к нему. Как-никак это был первый человек, с которым Дрэган выполнял свое задание сразу же после того, как спасся от расстрела. Это был первый человек, рядом с которым он почувствовал себя живым, свободным и активным. Более того, рядом с этим человеком он ощутил, что сбылась главная его мечта и надежда: он получил свободу решать, как ему поступать, как жить. Вот почему он обращался к Василиу как к старому другу, от которого вправе был ожидать большего понимания. Вот почему Дрэган корил его, как старого друга, который сделал что-то не то…
Громкий голос капитана, возражавшего ему, вернул Дрэгана к реальности:
— Нет, можно обойтись и без политики!.. Более развитое общество именно и должно понять, что можно обойтись без политики. Если вы занялись политикой, значит, вы все в той или иной степени стали похожи на Танашоку.
— Вы знаете Танашоку? — становясь подозрительным, спросил Дрэган.
— Начал узнавать. И даже, я бы сказал, он меня чрезвычайно заинтересовал.
— Тогда… — Лицо грузчика побагровело. Он угрожающе насупился, словно желая сказать: «Теперь я тебя понял!»
— Да постойте же, чего это вы? Нас ведь связывает и нечто другое! — капитан заговорил мягче. — Я сказал, что он меня заинтересовал, и не более. Иначе говоря, мне хотелось бы вас спросить, кто он и что делает.
— Кто он и что делает? — недовольно пробурчал Дрэган и вдруг ответил: — А я вам расскажу! Это я еще от отца слышал!
Он уселся на стул поудобнее, громко отхлебнул кофе из кружки и, вытащив огромные, как луковица, карманные часы, проговорил скорее для себя, чем для кого-либо:
— Меня ждут в уездном комитете партии! У меня осталось четверть часа, но я все равно расскажу! Так вот, Танашока — это человек, которого все боятся. В конце прошлого века он был совсем другим человеком. Здешние рабочие тогда были хорошо организованы. Танашока стал председателем корпорации портовых рабочих, так как это была смешанная организация рабочих и работодателей. У меня и сейчас дома есть карточка, на которой сфотографировано много празднично одетых людей в шляпах, в рубашках со стоячими воротничками. Они сидят на траве, на стульях, словно в хоре. Одним словом, как на всех памятных фотографиях того времени. Было это на Первое мая, мой отец стоял как раз позади Танашоки. Рабочие в то время боролись за свободу и права. Танашока был представителем низших слоев общества. Он организовал кредитную кассу для рабочих. А когда его поймали на воровстве и потребовали отчета, он послал против рабочих жандармов под предлогом, что те бунтуют. Вот каков Танашока, которого таким теперь уже никто и не помнит. Но мой отец и его друзья знали проделки Танашоки. Они-то его не считали уважаемым господином, как сейчас. Они и относились к нему как к вору. Теперь мы воспринимаем его по-другому — как крупного хозяина и еще черт знает как. А тогда люди ненавидели его как обычного мошенника, вы понимаете?