— Арестовать? Ладно, сделаю и это! — Круглые глава старика блеснули. — Но по какому праву?
— Как по какому праву? После того как с нас содрали столько шкур…
— Так может говорить только недовольный гражданин. Но имей в виду: когда в твоих руках власть — прежде чем судить, надо взвесить все так и этак. Арестовать легче всего. А вот как сделать это? Может, сначала потребовать снизить цены? А уж если не согласятся, тогда и арестовать. Я человек старый, и, честное слово, у меня от волнения руки трясутся, как бы не сделать какую-нибудь глупость.
Дрэган слушал его внимательно. Он с удовлетворением кивал своей огромной головой, и было заметно, что его восхищает мудрость старика. Он бросал суровый взгляд на Тебейкэ, когда тот говорил что-нибудь не к месту, и снова с восхищением поворачивался к Никулае.
Они двигались вместе с колонной демонстрантов к площади, на которую выходила улица. Старые узенькие, высокие дома с вышедшими из моды архитектурными украшениями казались каменными берегами, между которыми текла нескончаемая людская река из стариков и молодых, женщин и мужчин. Одни шли нахмуренные, другие — бодрые от сознания той опасности, которая их поджидала, или долга, который им предстояло выполнить. У людей, слившихся в единый поток, была одна мысль: в толпе не так страшно. Одни все еще не были уверены в затеянном, другие были полны революционного задора, третьи, спокойно воспринимающие происходящее, и составляли то единство, которое заставляло их понимать, что они не должны останавливаться. Да этого они уже и не могли бы сделать.
Из окон домов на них смотрели жители города. Из многих подъездов выходили люди и присоединялись к демонстрантам. Колонны становились все многолюднее. Среди демонстрантов шли токари и механики, грузчики и сварщики, клепальщики и моряки, учащиеся лицея и женщины с детьми на руках, демобилизованные солдаты и крестьяне предместья, инвалиды и каменщики, типографские рабочие и учителя, чистильщики обуви и железнодорожники.
— Землю — крестьянам! Даешь народное правительство! Даешь народное правительство!..
По тротуару, засунув руки в карманы, рядом с колонной шел Кокорич. Спотыкаясь о ступеньки входных лестниц, он брел вдоль стен домов, как собачонка, боясь приблизиться к колонне.
А колонна текла мимо него вниз по склону. В глазах людей светилась надежда. Какой-то маляр в измазанной известью военной фуражке шел рядом с крупной женщиной в черной шали и все время кричал тоненьким голосом:
— Я не верю в коммунистов, да и в других тоже, так что да поможет нам бог!..
— Кончилась война, а голод все сильнее!.. Почему так? — поддакивала женщина. В ее больших глазах была глубокая озабоченность и страх.
— Поясок подтянем потуже! — орал какой-то верзила в летней бескозырке американского матроса. Голос его вырывался из общего шума. — Живем от сегодня до завтра, жуем корку хлеба! — И вдруг голос его взорвался гневом: — К черту, а разве не так?! Только где теперь взять хотя бы черствую корку?
— И до войны хозяева делали что им вздумается! — обращался к окружающим фрезеровщик Стайку с судоверфи. — Меня выгнали, выбросили на улицу.
— У вас еще хорошо, вы боретесь с хозяевами, — перебивая одна другую, заговорили три седые, гладко причесанные учительницы. — А нам государство выдает в качестве жалованья полкило сахару, и некому пожаловаться, иначе сразу же выгонят вон!
— Как думаешь, эти, в примэрии, не поставили пулеметы?
— Ну и что, если и поставили? — Ты думаешь, наши не побеспокоились об этом, думаешь, нас позвали на демонстрацию для того, чтобы мы подставили грудь под пули?!
Балконы домов и вывески магазинов, казалось, скользили над их головами. А людей становилось все больше.
— Слышь, пятьсот лей за одно яйцо!
— Сегодня утром я опять пошел к хозяину, а жена хозяина мне сказала: «У вас теперь профсоюз, вот пусть он вас и кормит. Я закрываю свою мастерскую».
— А что, если в нас начнут стрелять?
— Пусть стреляют, по крайней мере мы знаем, за что боремся…
— Не посмеют, наша партия сильная!
— Думаешь, если поставим примарем коммуниста, они церкви не закроют? Как бы не разгневали еще больше господа бога!
— Пусть закрывают, дяденька, прежде бога еще есть брюхо!..
Старик с худым лицом перекрестился, но пошел с колонной дальше.
— Так, так… Мировая революция! — восклицал слегка перепуганный Кокорич, то там, то тут появляясь в толпе.
— Когда видишь уже организованное кем-то движение, в самый раз поговорить о нем со стороны! — выкрикнул Киру, приблизившись к Кокоричу. — Моя Смаранда в таких случаях всегда говорит: «Когда видишь, что я родила тебе двух близнецов, тебе следует говорить: вылитый отец!..»