— Я говорю со стороны только потому, что вы меня выгнали, — сердито ответил Кокорич, шагая вразвалку, выпятив грудь. И вдруг в нем вспыхнуло неуемное желание учинить скандал. И он заорал: — Меня выгнали вон, это ваше дело! Но кричать вы мне не запретите! Так, так, ребята, ломайте все! К оружию, граждане!
Люди, проходившие мимо, недовольно оглядывали его. Им, голодным, было не до Кокорича.
— С болтовней, Кокорич, далеко не пойдешь! Человека судят по его делам. Ты всегда много орал, устраивал скандалы, демагог!..
Колонна почти достигла площади, но там никого не было видно. Ее пустынность резко контрастировала с людским потоком, который двигался, пересекая улицу, на которой, словно нарисованная тушью, возникла тоненькая фигурка в шляпе с широкими полями.
Это был профессор истории. Щеки его раскраснелись. Он шел рядом с колонной, но не сливался с нею. Профессор смотрел так, будто хотел запечатлеть в памяти все происходящее. Он двинулся следом за Кокоричем, вдоль стен домов.
— Профессор! — закричал Дрэган, увидев его. — Идите с нами!..
Профессор отрицательно покачал головой, продолжая идти по тротуару, но потом раздумал и подошел к Дрэгану, держа под мышкой зонтик.
— Почему вы не хотите присоединиться к нам? — спросил Дрэган.
— Нет-нет, я всего только зритель истории, — взмахнул рукой профессор.
— Тогда чего же не сидите дома? — недовольно буркнул Тебейкэ.
— Дома? — переспросил профессор и, немного поразмыслив, ответил: — Нет, я профессор истории, и мне хочется посмотреть, как делается история. Можете меня гнать, но я все равно никуда не уйду. Когда я был студентом и изучал события, связанные с тысяча семьсот восемьдесят девятым годом и Парижской коммуной, я был готов отдать полжизни за то, чтобы быть очевидцем хотя бы одного из ее многих дней…
Услышав его, Кокорич повернулся. Он был рад найти собеседника.
— Так, профессор, так! К оружию, граждане!
Они шли в ногу с колонной, но чуть в стороне.
— Кокорич, имей в виду, люди с того времени научились кое-чему! — крикнул Никулае.
— Научились? Чему они научились? — возмутился анархист. — Не верить в чистые души, исключать, изгонять их из своих рядов? — И он так выразительно посмотрел на профессора, что тот счел себя изгнанным.
— Нет, нет, — твердил профессор тоненьким, но твердым голоском. — Меня вы не сможете изгнать!.. Моей всегдашней мечтой было самому увидеть, как делается история. Так что у вас нет никакого права меня прогонять! — И он оглядел колонну сердитым взглядом.
— А вас никто и не гонит, господин профессор, — ответил ему Дрэган, стараясь идти с ним в ногу.
Из-за широкой спины Дрэгана высунулся Тебейкэ, непримиримый как всегда.
— Никто вас не гонит, но мы вам ясно заявляем: вы можете быть только или с нами, или против нас! Другого пути нет!
Профессор посмотрел на него недовольными стариковскими глазами, пытаясь разглядеть молодого человека. Его голос задрожал от гнева, как будто Тебейкэ коснулся чего-то святого:
— Нет, нет! Я не могу быть против… Я историк. Тацит, мой учитель, говорит, что история пишется без ненависти и беспристрастно. Да, да… Никого не люблю, но и не испытываю ни к кому ненависти!..
Они пошли дальше, не меняя направления, но все так же в стороне от колонны.
— Мне жаль вас, профессор! — Тебейкэ на мгновение остановился перед ним, с сожалением глядя на него. — Без ненависти, без любви? Тогда чего же остается у вас в жизни?
Мало-помалу профессор отставал.
— Идемте с нами, идемте, профессор, не пожалеете! — приглашал его Дрэган, оглядываясь.
Но профессор снова сделал предостерегающий жест рукой.
Тогда рассердился даже до сих пор восхищавшийся стариком Дрэган. Потирая подбородок, он с презрением произнес:
— Если бы мы все были только зрителями, то, черт возьми, кто же делал бы историю?
Но вот за спиной у них оказался уже последний высокий, узкий, с пузатыми балконами дом, и просторная площадь открылась перед ними. Крики «ура» стали еще громче, люди начали сильнее размахивать трехцветными и красными флагами. Посреди площади возвышался памятник известному поэту, а в глубине ее стояло здание примэрии, построенное в псевдонациональном стиле, с широкими аркадами и многочисленными крышами из красной черепицы.
Колонна внезапно остановилась, и люди стали натыкаться друг на друга. На балконах домов, лестницах и на площади появились одетые в черную форму вооруженные моряки.