Он схватил Дрэгана за руку. Тот закричал, почувствовав сильную боль в плече, и раздраженно сказал газетчику:
— Умник! Никулае убит! Отстань, говорят тебе!
Пораженный известием, Трифу остановился, открыв от удивления рот. Ветер трепал его клетчатый шарф, обмотанный вокруг шеи.
— Господин Трифу, господин Трифу, — обратился к нему какой-то человек маленького роста. — Господин Трифу, меня послал господин Сегэрческу, он ожидает вас на улице Мирча, дом номер двенадцать.
Газетчик вздрогнул и побледнел.
— Кто? — переспросил он.
— Господин инженер Сегэрческу.
Трифу сглотнул слюну и решительно заявил:
— Я не знаю никакого инженера Сегэрческу! — И быстро отошел, еще плотнее закутываясь в шарф.
Какие-то люди прилаживали репродуктор на шею статуи поэта, тянули провод на балкон примэрии.
А в это время Василиу во главе с остатками полка ускоренным шагом входил в ворота казармы. Во дворе он выстроил всех в шеренгу и посмотрел на солдат так, будто они были ответственны за все.
— Кто из Констанцы, шаг вперед! — приказал он, но не услышал четкого печатного шага, потому что его заглушили крики «ура», донесшиеся с площади. Казалось, что этот рокот доносился откуда-то с низкого свинцово-серого неба. Восклицания, смех, выкрики лозунгов, голоса, усиленные мегафонами, гул толпы — все смешалось в этом послеполуденном воздухе.
«Невероятно, — сказал себе Василиу. — Море, это море собирает в себе отдаленные крики и усиливает их».
— Здесь прошло твое детство, твои родители отсюда? А дед и бабка? — засыпал вопросами капитан заросшего бородой солдата преклонного возраста, которого он выбрал среди тех, кто был из этого города.
— Так точно, все мы отсюда, господин капитан!
— Ты знаешь Иоргу Танашоку?
— Все его знают, господин капитан!
— Как он выглядит, где живет?
— Чего? — Солдат смотрел на капитана несколько оторопело, открыв от удивления рот.
— Ты видел, как он выглядит, знаешь, где он живет? Тебе приходилось с ним сталкиваться?
Нет, солдат вовсе не был так глуп. Он искал выхода из затруднительного положения, в котором оказался, ему хотелось избежать опасности, и он попытался отделаться молчанием.
— Ну, говори же!
— Господин капитан, я не вру, я правда не знаю, где он живет. Только не посылайте меня к нему, я все равно не пойду!
Только теперь Василиу все понял. Но он не рассмеялся, как сделал бы это в иной ситуации. Он даже не улыбнулся. Интуиция солдата, почувствовавшего таящуюся опасность, удивила его и заставила говорить с особой серьезностью.
— Не бойся, я не пошлю тебя к нему. Не бойся! — повторял он. — Я и не думал это делать! Я только хотел спросить о нем: ты, старожил этих мест, что знаешь о Танашоке?
— Ничего не знаю, кроме одного: он очень богат! Хозяин! Он решает, дать людям пропитание или нет.
— Ты коммунист? — спросил Василиу.
Солдат решил говорить напрямик. Он вдруг поднял на капитана свои голубые глаза.
— Нет, я не коммунист, — твердо ответил он. — Но уж если меня спросили о Танашоке, так вот что мне хотелось бы рассказать: жил тут один старый нищий, если его поискать, может, и найдется. Все называли его капитаном, то есть капитаном корабля. Старик… Стареньким он должен быть теперь, если еще жив. Думаю, что его нет, а то ему было бы столько же лет, сколько и Танашоке. Но нищему не дожить до такого возраста… Перед войной его все знали в городе. Не было ни одного моряка, который не давал ему выпить или поесть, бывало, что некоторые давали ему даже одежду. Может, и больше давали бы, но он не брал. Он всегда отвечал на это словами о том, что мир вроде бы должен ждать отмщения океана, что океан затопит всех и плавать сможет только тот, у кого будут свободны руки. Из-за этого он ничего не хотел иметь и бродил около порта, как приблудный пес. Чокнутый он был, бедняга, а вечерами, когда боцманские дудки свистели отбой и спускались флаги, всегда оказывался около какого-нибудь корабля и отдавал честь, словно настоящий адмирал. Иногда стоял на камне у плотины и воображал, что принимает парад матросов и кораблей, или бродил по портовым кофейням и рассказывал, как сюда хлынут воды океана для отмщения. Ходил он по всему городу, только к дому Танашоки не приближался. Ничего не говорил, но иногда пьяные моряки сажали его в пролетку, возили по городу, чтобы запутать и отвезти к дому Танашоки. Он это чувствовал даже тогда, когда был сильно пьян, даже если ему завязывали глаза. Как почувствует, немедля убегал. Молча убегал. Говорили, что Танашока сделал его несчастным, что после войны тысяча восемьсот семьдесят седьмого года капитан имел права капитана дальнего плавания. Вот тогда с ним и подружился Танашока. Он купил у англичан в Дунайском обществе старый пароход, нагрузил его пустыми ящиками, чтобы было похоже, что на пароходе товар, посадил кое-каких пассажиров. Танашока знал, что пароход долго не продержится. И действительно, посудина потонула где-то среди греческих островов. Одни говорят, что капитан был соучастником, другие утверждают, что он ничего не знал. Но как бы там ни было, Танашока, который застраховал пароход на большую сумму, получил страховку, а капитан за потопление корабля или за то, что вышел на неисправном судне, был осужден на двенадцать лет, а потом в тюрьме ему добавили еще восемь. Когда он появился в городе, это был уже полупомешанный нищий, а Танашока стал самым богатым человеком. Говорят, что с тех пор, как нищий появился, Танашока не выходит в город. Сидит в своем проклятом доме, бродит по комнатам, гуляет на террасе и обдумывает свои темные делишки. Так говорят люди. У Танашоки было много врагов, которых он боялся. Может, они уже умерли, но только он не уверен в этом и поэтому не выходит из дому. Вот так, господин капитан, если хотите знать о Танашоке. Он был хозяином, и от его когтей не спрячешься. Ну а сегодня, когда я увидел, как собрался весь народ и захватил примэрию. Эх, господин капитан, меняется жизнь!