Он окинул взглядом помещение. Когда его взгляд остановился на Катуле Джорджеску, журналист подошел к профессору.
— Как это?.. — спросил Катул, начисто утратив свой игривый тон. — Значит, вы верите, что мы умрем?
— А вы думаете, что нам предстоит нечто лучшее? — вопросом ответил ему профессор. Затем, после некоторого раздумья, подняв зонтик и показав им в сторону кабинета, где находились Дрэган и остальные, заключил: — Единственные, кто не должны были умереть, — это они. Я их видел и знаю, что им есть во имя чего жить… Но если…
— Я не хочу умирать, не хочу, не хочу! — Жирная торговка снова очнулась. Она начала вопить, топать ногами. И по ее крику, как по команде, задвигалась казавшаяся до этого инертной толпа торговцев.
— Отпустите нас, негодяи!
Дину дождался, пока они успокоятся, а потом невозмутимо произнес:
— Оставайтесь на месте, я же сказал, что вам придется подождать.
Он медленно повернул автомат в сторону окна, и к потолку, с которого свисала лампа, взметнулся крик ужаса.
Вперед, будто ошалевший заяц, выскочил Сегэрческу.
— Успокойтесь! Идиоты! — закричал он префекту и торговцам. — Не видите, они проявляют полную доброжелательность. — Потом повернулся к моряку и произнес: — Господин моряк, прошу вас, будьте добры сообщить примарю, что я прошу его принять меня.
Дину измерил его взглядом, оценивая ситуацию.
— Хорошо. Подождите.
Он открыл дверь в приемную и крикнул Дрэгану:
— Товарищ примарь, господин Сегэрческу просит тебя принять его!
Все, кто были в кабинете примаря, удивленно переглянулись.
— Меня? — переспросил Дрэган.
— Да, тебя…
Сегэрческу быстро пересек приемную, просунул в дверь голову и спросил:
— Разве не вы примарь? Разве не вам надлежит разрешать просьбы и выслушивать пожелания граждан?
— Надо же! — рассмеялся Тебейкэ. — В такой обстановке он просит принять его. Не кажется ли вам, господин инженер, что вы слишком открыто издеваетесь над нами?
Сегэрческу посмотрел на него, пытаясь сохранить последние остатки достоинства.
— Прошу вас не сомневаться: я говорю абсолютно серьезно.
Тебейкэ хотел что-то сказать, но его перебил Дрэган:
— Оставь, Тебейкэ, может, он действительно хочет сообщить мне что-нибудь серьезное, — с любопытством, насколько позволяла ситуация, сказал он.
Все посмотрели на него с недоумением, но Дрэган, уже приняв решение, кивнул Дину:
— Оставьте нас одних здесь, в приемной. Товарищ Дину, Тебейкэ введет тебя в курс всего, что мы обсуждали. Киру и Трифу, выведите их всех в большой зал и подготовьте к тому, что я им скажу. Побыстрее, пожалуйста.
— Вот ведь как получается: хотел написать репортаж-«бомбу», а теперь сам сижу на бомбе!..
Трифу удивленно посмотрел на Катула, который подошел к нему в темном холле. Он мог бы закрыть ему ладонью рот, чтобы заставить замолчать пли, наоборот, поощрить к разговору, но не делал ни того, ни другого. Холл был просторным, и казалось, что в каждом его темном углу подстерегают сотни существ, готовых наброситься на Трифу и растерзать… Он, нахмурившись, с растерянным, побледневшим лицом, медленно повернул голову и посмотрел на своего коллегу из центральной газеты.
— А я-то думал раздобыть у примаря от рабочего класса какую-нибудь, хоть мизерную, сумму в порядке поддержания прессы, — добавил Катул, хотя было ясно, что говорит он лишь для того, чтобы не молчать: он страшился молчания.
Трифу внимательно смотрел на него, с сожалением покачивая головой. Оглянувшись, чтобы убедиться, что Киру нет рядом, он сказал:
— Тебе-то что! Ты ведь не объявил себя журналистом-коммунистом… А я… Я опубликовал целую статью, в которой объясняю, почему я стал коммунистом!
— А что тебе стоит отречься?
Трифу не возмутился, услышав эти слова. Он подумал, потом в нерешительности поднял руку и сказал:
— Да, ну а если победят коммунисты?
— Тогда твое счастье!
Трифу в смятении посмотрел на него, затем направился к Киру.
— Товарищ Киру, надо что-то предпринять. Надо выяснить обстановку; мы должны найти выход из положения, не погибать же нам, товарищ Киру!
В его голосе, прозвучавшем в пустом огромном холле слишком громко, слышалось отчаяние.