Привстав на ложе, молодой помещик горделиво выпятил грудь, словно находился сейчас на государевом войсковом смотре, а не в кровати с молодой да красивой девкой. Впрочем, помещиком Никита Петрович был не злым, можно сказать, добрым, и людишек своих никогда зря не тиранил.
— Я вот что думаю, милостивец, — прижившись к широкой груди любовника, тихо протянула девчонка. — Ты меня на сторону не продавай. Господин ты хороший, добрый. А коли замуж — так за Федора Хромого отдай.
— За Федора? — помещик искренне удивился. — Так он же вдовец, да и тебя старше намного.
— Ну и что — вдовец? — сверкнув глазищами, хмыкнула дева. — Зато он сапожник добрый. И дом — справный, и… А что хром да стар — так это пустое. За кого мне у тебя, господин, выйти-то? Ну да, глянутся парни… некоторые. Так они скоро с тобой в поход уйдут… да там и головы сложат во славу государя нашего! Ведь может такое случиться?
— Может. Вполне. На то и война.
— Ну, вот. Так что уж лучше — Федор, — Серафима прикрыла глаза, размечталась. — Выйду за Федора, будет он меня холить да лелеять — сам про то говорил.
— Иди ты! — шутливо шлепнув девчонку по ягодицам, весело рассмеялся помещик. — Так он уже к тебе подкатывал?
Красавица дернулась, повела белым атласным плечиком:
— Ну а чего ж? Иль я не пригожа?
— Пригожа, пригожа, — пряча улыбку, успокоил Бутурлин. — Уж этого не отнять. Однако же…
Никита Петрович неожиданно замолк, однако ж Серафима продолжила за него, в милой порочности своей прекрасно осознавая, что именно хотел сказать барин. Тряхнув головой, сверкнула очами:
— Хочешь, господине, сказать, что не девственна? Ну да, не девственна. Прошлолетось на сенокосе с парнями повалялась, чего ж. Однако ж нонче не старые времена!
А вот в этом дева была права, права полностью! Чай, не дворянка, не боярышня — на что ей девичья честь? Среди крестьян потеря девственности особым недостатком не считалась, да и женщину с ребенком молодому парню в жены взять — не позор. Главное — чтоб понесла, чтоб детей нарожала. А вот, ежели без детей, тогда — да, тогда — труба дело.
— Я вот еще что замыслила, Никита Петрович, — между тем продолжала девушка. — Коли воля твоя на то будет, так мы б с Федором на посад тихвинский перебрались, лавку открыли б или рядок.
Тут Серафима стала совершенно серьезной, даже насупилась:
— Ты, господине, не думай, в накладе не останешься. Мы те с лавки кажный месяц платить будем, сколь скажешь! Пусть и немного, однако же — постоянно, ага. Вернешься со службы — а тут тебе денежка.
— Денежка — это неплохо, — пригладив бородку, задумчиво протянул молодой человек. — Я б так и сделал, как ты сказала, однако же… Юрьев день-то государь давненько уже отменил, забыла?
Серафима спала с лица…
— Отменил, да… Я и запамятовала.
— Ничего, девица, не журись! — взяв девчонку за плечи, успокоил Бутурлин. — Что-нибудь да придумаем, да.
И впрямь тут надо было думать. Государевым сборником законов — «Соборным уложением» — переход крестьян от своих хозяев был строго-настрого запрещен. Не как в старые времена: пришел в ноябре день святого Георгия (Юрьев день), заплатил помещику аль боярину пожилое, ушел… ныне же, увы…
— Придумаем что-нибудь, — снова заверил Никита Петрович. Погладил девчонку по голове, откашлялся: — И вот тебе мое слово. Вижу, девушка ты не по годам умная, рассудительная…
При таких-то словах юная холопка зарделась, словно аленький цветок, видно было — похвала барина ей очень приятна, очень-очень! Все ж таки добрый человек Никита Петрович, добрый и умный… иной бы давно бля…щей назвал, да прогнал бы в шею!
— Так вот, раз уж ты такая разумница, — ничтоже сумняшеся, продолжал Бутурлин. — Назначаю тебя ключницей!
— Ключницей?! — Серафима недоверчиво покусала губу. — Правда?
— Правда-правда, — спокойно покивал молодой человек. — Прежняя-то моя ключница, сама знаешь, померла. А новую назначить все как-то руки не доходили… Теперь вот — дошли.
— Так в деревне ж и постарше меня есть, — старательно пряча радость, девчонка шмыгнула носом.
— Постарше — не значит умнее, — хмыкнул Бутурлин. — Сказал — будешь ключницей, стало быть — будешь. А по осени, как водится, свадьбу сыграем. Коли Федор твой не раздумает…
— Не раздумает. Никуда он не денется. Никуда… Ой, милостивец ты наш, свет Никита Петрович! Коли так и пойдет… Век за тебя Бога молить буду, век!
Порывисто соскочив с ложа, Серафима бухнулась на колени, как была — голенькая, растрепанная, смешная… и невероятно желанная!
— Ну, что ты там об пол бьешься? — ласково улыбнулся Никита. — Давай забирайся обратно… Иди…