Иан издевательски хмыкнул, а Роше подумал, сколько отваги потребовалось его старшему сыну, чтобы сейчас признаться.
— Неважно, кто его готовил, — заявил Вернон решительно, — лишь бы помогло. Ради Иорвета я согласен на любую помощь из чьих угодно рук.
Иан сконфуженно промолчал, только хмыкнул себе под нос. Виктор же вдруг понимающе улыбнулся, словно мнил себя настоящим экспертом в любви.
— Я рад помочь, — ответил он, — пусть сейчас я — всего лишь посланник.
Остаток вечера, пусть и не образцово приятный, прошел без новых ссор. Иан, плотно поевший, пригревшийся у огня, сонно моргал, глядя куда-то в пространство, а Виктор, всеми силами пытавшийся поддерживать беседу, наконец засобирался восвояси.
— До встречи, — сказал он, уже стоя на пороге, заглянув Роше в глаза, — и спасибо.
Тот улыбнулся сыну в ответ, протянул руку и похлопал юношу по плечу.
— Всегда пожалуйста, — ответил Вернон.
Роше уступил Иану свою кровать. Ложиться рядом с ним человек отчего-то не отважился, но, когда сын крепко заснул, едва коснувшись головой подушки, еще некоторое время сидел рядом с постелью и наблюдал за тем, как Иан, чуть хмурясь, ровно дышал во сне. С тех пор, как Вернон проводил почти каждую ночь, сидя у колыбели и охраняя хрупкий младенческий сон, прошло невыразимо много лет, но теперь ставшие чужими стены скромного жилища вновь казались Роше настоящим домом.
Королева Анаис в сопровождении почетного караула прибыла в Третогор через два дня, и все это время Вернон украдкой опасался услышать вести о том, что коронация отменяется. Но ничего такого не произошло.
В королевском дворце Ани встретили с должными почестями, и через некоторое время к ней присоединился Император Фергус в сопровождении рыцарей бригады Импера, которыми он командовал лично. Гусик выглядел усталым и каким-то дерганым. Официальный протокол мешал ему приветствовать и Роше, и прибывшего вместе с ним Иана, но по взгляду юного Императора Вернон понял, что тот не больно-то и стремился это сделать. Он, пряча глаза, взял за руку супругу, облаченную по случаю торжества в церемониальный доспех, и отвел ее в ложу для почетных гостей. Иан, сперва пытавшийся привлечь внимание друга пристальными взглядами в его сторону, наконец сдавшись, отвернулся и поспешил смешаться с толпой. Роше не стал его останавливать — сын так и не признался, что произошло между ним и Фергусом, и Вернон полагал, что они и сами были в состоянии решить свои разногласия.
Сам он выискивал взглядом в толпе Иорвета — тот должен был приехать в числе прочих профессоров Оксенфуртской Академии, и Роше вскоре заметил его, оживленно болтавшего с нарядной улыбчивой Шани. Пару дней назад, как Вернон узнал из письма супруга, та поделилась замечательной новостью — Эренваль получил новое назначение, и теперь должен был нести службу в Третогоре, а, значит, мог воссоединиться со своей семьей. Прочитав это, Роше не смог по тону письма определить, расстроило Иорвета это известие или нет — он просто сухо поделился с ним фактом. Но Вернон знал, что отъезд Шани из Оксенфурта означал, что маленький Юлиан покидал университетский кампус вместе с ней, и Иорвету предстояло распрощаться с мальчиком надолго — может быть, даже навсегда.
Сейчас Юлиан, разодетый в новенький алый сюртук и щегольские черные бриджи, цеплялся за руку матери и изумленно таращился по сторонам. На его долю выпало побывать при дворе королевы Анаис, даже познакомиться с самим Императором Нильфгаарда, разрешившим называть себя Гусиком, но торжественность обстановки и роскошь убранства зала сейчас, похоже, оглушили мальчика. Вернон подошел поздороваться, и Шани, приветливо улыбнувшись, сказала, что ей нужно было присоединиться к тем, кому выпала честь участвовать в церемонии. Она позволила ладошке Юлиана перекочевать из ее руки в руку Роше — Иорвет не сделал попытки вмешаться и перехватить инициативу, но любезно улыбаться не перестал.
Когда Шани удалилась, Вернон приблизился к супругу вплотную, привычно прижался плечом к его плечу и шепнул так, чтобы, кроме Иорвета, больше его никто не услышал.
— В последний раз столько красного цвета я видал на поле боя, когда одного бойца разорвало бомбой.
Иорвет поглядел на него с наигранным осуждением во взоре.
— Сегодня коронуют твоего сына, — заметил он, — мог бы подобрать метафору поприятней.
— Ты у нас мастер по части метафор, — не остался в долгу Роше, — ты и придумывай.
Иорвет снова коротко улыбнулся, но отвечать не стал. Вернон хотел было предпринять еще одну попытку неловко пошутить, но в этот момент от дверей зала раздались звуки торжественных труб, и все собравшиеся замолчали. Зяблик крепче вцепился в руку Роше, встал на цыпочки, стараясь получше разглядеть происходящее, и Вернон пожалел, что нельзя было посадить малыша к себе на плечи — едва ли придворный протокол позволял нечто подобное.
В плавно распахнувшиеся двери зала по бархатному алому ковру, разрезавшему помещение, как рана — плоть, вошел Виктор. На нем была лишь простая белоснежная рубаха, выпущенная из свободных брюк, и высокие охотничьи сапоги из мягкой бежевой замши. Он был похож на деревенского паренька, по ошибке забредшего на торжественный прием, но лицо сына оставалось сосредоточенным и серьезным. Он шагал неспешно, но не как неуклюжий босяк, который боялся споткнуться и упасть, а как человек, дававший возможность всем вокруг разглядеть себя получше.
За ним не следовало ни одного солдата — стража по краям ковровой раны, когда Виктор проходил мимо, приветственно отдавала честь, вскидывая алебарды на плечо, но будущий король не смотрел на них, продолжая свой неспешный путь.
У самых ступеней высокого трона юноша остановился и повернулся к безмолвной толпе. Он не встал на колени, как было принято в Нильфгаарде, и не обратился к собравшимся с речью, как в свое время сделала на своей настоящей коронации Анаис. Виктор стоял безмолвный, глядя куда-то выше голов разномастной толпы — Роше показалось даже, что он выискивает глазами Ани, наблюдавшую за церемонией сверху, из ложи.
От первого ряда собравшихся отделился высокий плечистый человек в полном доспехе реданского рыцаря и с генеральскими знаками различия. Он торжественно нес длинный двуручный меч в изразцовых ножнах, держа его на вытянутых руках. Остановившись в шаге от Виктора, генерал поднял свою ношу выше и заговорил глубоким густым голосом, чуть шепелявя — должно быть, во рту славного вояки не хватало нескольких зубов.
— Я отдаю тебе этот меч, как символ отваги и всей военной силы Редании, чтобы ты оберегал мир, защищал свой народ и вел нас в бой против тех, кто посягнёт на нашу свободу.
Виктор чуть приподнял руки, и генерал опоясал его тяжелым мечом, а потом отошел обратно на свое место.
Вперед маленькими осторожными шажками вышла Шани, несшая на увесистой бархатной подушке большой золотой ключ, украшенный багровыми камнями, словно каплями крови. Роше знал, честь подносить его выпала профессору из-за того, что она была первой женщиной-деканом в Оксенфуртской Академии, а Филиппа, дирижер этого представления, очень любила такой символизм. Сама Шани до последнего сомневалась, достойна ли она выйти перед королем, но в конце концов, видимо, все же решилась.
Женщина встала перед Виктором, взглянула ему в глаза и, улыбнувшись, заговорила поставленным профессорским голосом:
— Я отдаю тебе ключ от ворот Оксенфуртского Университета и Хранилища, где собрана вся мудрость поколений реданского народа, как символ знания и науки, чтобы ты был нашим светочем, тем, кто будет нести просвещение и вести нас в будущее, не забывая о прошлом.
Когда Виктор чуть склонил голову, Шани подцепила увесистый ключ за широкую алую ленту и надела ему на шею, отступила на полшага, словно вдруг залюбовавшись, и Роше заметил, как до того предельно серьезный и собранный, Виктор мельком тепло улыбнулся женщине.
Ее место занял невысокий человек с темной обветренной кожей, и по его грубым ладоням и сутулым плечам можно было догадаться, что вся его жизнь прошла в полях за тяжелой работой. Крестьянин был облачен в традиционную реданскую рубаху с вышивкой у ворота, подпоясанную широким кушаком, и просторные темные шаровары. В руках он нес золотую державу с выточенным на навершии орлом.