После того, как Кейру схватили и допрашивали по подозрению в измене Империи, состоялся суд, на котором чародейка стала единственной, кто оказался полностью оправдан, но ее положение при дворе Ани безнадежно пошатнулось. Ламберт говорил, что Кейра перебралась из дворца в Вызимский Университет, и теперь навещать ее приходилось в скромной казенной спальне, которую магичка доверху забила своими книгами и приборами, погрузившись с головой в науку, чтобы не думать о том, что с ней произошло. Ани не желала ее видеть, и Ламберт, остававшийся при королеве, пару раз пытался завести с ней разговор о Кейре, но сталкивался с глухой стеной осуждающего молчания. Его жена не была изгнана прочь из столицы потому лишь, что, лучше нее никто не разбирался в делах Университета, и чародейка уже начинала поговаривать о том, чтобы к зиме — когда Ани разрешится от бремени — перебраться в Марибор, в свою старую лабораторию, и перед Ламбертом теперь маячила незавидная перспектива делать нелегкий выбор между женой и подопечной. Кейра уехала бы раньше, если бы втайне не надеялась, что Ани понадобится ее помощь. Королева, однако, уже заручилась услугами имперского лекаря, который помогал матери Гусика, и громко заявляла, что Кейру и близко не подпустит ни к себе, ни к будущему ребенку. Но Кейра продолжала надеяться, а Ламберт — разрываемый на части этой ссорой — в присутствии подопечной молчал и больше не заикался о чародейке.
Влюбленные покинули свое гнездо только к обеду. Виктор, обычно очень серьезный и собранный, казалось, совершенно забыл о своих тревогах, и теперь буквально светился от радости — Иорвет шепнул Роше, что у него самого бывал такой же довольный вид после целой ночи жаркой страсти. Вернону о жаркой страсти, которой предавались его сын и названная дочь, думать хотелось в последнюю очередь, но он был рад видеть, что и Ани выглядела отдохнувшей и спокойной, пусть и не улыбалась так же широко, как Виктор. Ее занимали собственные проблемы, от мыслей о которых она никак не могла спрятаться, и одной из этих проблем был Фергус.
— С тех пор, как казнили чародеек, — негромко, перекатывая по тарелке одинокие горошины, говорила Ани, — он стал похож на голема. Ходит, говорит, делает все, что должен делать, но я чувствую, что с ним что-то не так… Да чего уж там — все не так. Ваттье, конечно, страшно гордится, что Фергус наконец начал воспринимать свои обязанности всерьез, взялся за ум, и вырос в настоящего Императора, но мне за него страшно. Зачем нужен Император Фергус, если он убил моего друга Гусика?
— Затем, чтобы править Империей, — сдержанно заметил Виктор, но взгляд его, до того полный заботы и нежности, посерьезнел, — Хорошо еще, что ты не часто видишь меня в Третогорском дворце и в короне. Я становлюсь невыносимо нудным.
— Ты и без короны самый нудный человек, которого я знаю, — отмахнулась Ани, — а Гусик… Я словно вовсе с ним не знакома. Он разговаривает со мной, спрашивает моего мнения, держит меня за руку на официальных приемах, но так, словно ему противно со мной разговаривать, и он тяготится каждой минутой, проведенной со мной рядом. Хоть я и понимаю, что дело вовсе не во мне и не в ребенке. Просто Гусик… сломался, — она обронила это слово, как тяжелый камень из усталых рук, и ниже опустила голову. Горошина отскочила от зубца вилки и, проскакав, покатилась по столу. Ламберт поймал ее за миг до того, как та упала с края столешницы на пол.
— Это пройдет, — уверенно заявил Иорвет, пожав плечами, — когда Вернон был назначен регентом, и ему пришлось разбираться со всеми этими аристократами, которые его ненавидели, с послами, которые его презирали, с Эмгыром, который нежно взял его за горло и не намеревался отпускать, на него тоже было больно смотреть. Спасал только Иан, и, если не раньше, с рождением ребенка Гусик оттает.
Роше послал Иорвету благодарный взгляд. Мало было того, что он терпел в их замке Виктора и Анаис, и даже, похоже, радовался их визитам, теперь у него находились для «глупой девчонки» и «бездарного неумехи» верные слова, когда те делились своими проблемами. Но на этот раз он попал «в молоко» — Ани лишь скептически хмыкнула.
— А, кстати, что Иан? — решив одновременно и сменить тему, и задать вопрос, вертевшийся у него на языке с тех пор, как Ани пересекла порог замка, спросил Роше. Он знал, что сын оставался в Императорском дворце. После чудесного спасения от неминуемой смерти, юный эльф восстанавливался тяжело и медленно, но, когда родители предложили ему перебраться в баронский замок, наотрез отказался. За несколько недель, прошедших после покушения, Роше и Иорвет навестили сына всего пару раз, и неизменно находили его в прежнем положении — в полутемной спальне, в целительном полузабытьи. Мастер Риннельдор утверждал, что для того, кто получил такие серьезные повреждения, это было нормальное состояние, и Иан должен был в конце концов полностью оправиться. Но Роше не замечал никаких изменений, хоть и старался верить словам Знающего, а не собственным глазам.
— Выздоравливает, — пожала плечами Ани, — Ваттье, конечно, настоял на том, что необходимо распустить слух, что он при смерти, и вот-вот отправится в лучший из миров. Мол, так нильфгаардский народ, которому поведали, что Иан спас и меня, и Гусика, и будущего наследника престола, начнет его жалеть, проникнется к нему симпатией, и, когда Иан придет в себя, примет его, как родного. Но мне кажется, они с Гусиком повздорили — и теперь мой братишка не больно-то хочет поправляться, потому восстанавливается так медленно. Я захожу к нему, когда могу, но он только лежит и почти со мной не разговаривает.
Роше со вздохом кивнул — для них с Иорветом желанней и правильнее всего было бы, конечно, перебраться в Нильфгаард и проводить все время у постели сына, но Иан сам дал понять, что не хотел этого, понимал, что родителей удерживали в Темерии важные дела, а ему они едва ли могли помочь, если бы все бросили. Иорвет, который поначалу сильно настаивал на том, чтобы быть рядом с сыном, первым принял его решение и, пообещав явиться к нему в любое время дня и ночи, когда бы Иан ни захотел его видеть, убедил в этом и Роше. Они пришли к выводу, что сын хотел больше времени проводить с возлюбленным, но теперь выяснялось, что оказались не правы. Перехватив тревожный взгляд супруга, Вернон понял, что тот принял решение отправиться в Нильфгаард при первой возможности, вопреки воле Иана, и был с ним солидарен.
Тревожный разговор неловко оборвался. Хозяева и гости провели в тягостном молчании несколько мучительных минут, пока Ламберт, решив спасти положение, не завел разговор о гнездах накеров, которые он заметил, пока они с Ани ехали по баронским угодьям. Ведьмак утверждал, что, если немедленно их не уничтожить, твари расплодятся и начнут совершать набеги на крестьянские дома, и Роше попросил его заняться этим, если у Ламберта выдастся свободное время.
Они засиделись до позднего вечера, перебравшись из обеденного зала в одну из облагороженных Иорветом гостиных. Он безжалостно выкинул все шкуры и оленьи головы, которыми был буквально под завязку забит замок, и вместо них начинал заполнять дом книгами, для которых покупал все новые шкафы и полки. Комната, где они провели вечер, больше походила на библиотеку, чем на гостиную, и Виктор, выпав из общей беседы, принялся бродить вдоль заставленных фолиантами полок, водя по корешкам пальцем, и даже попросил Иорвета одолжить ему несколько томов. Тот, состроив недовольное лицо, все же согласился, и Роше знал, что эльф был рад наконец встретить кого-то, кто видел в этих невзрачных томах настоящие сокровища, как и он сам.
Когда за окнами окончательно стемнело, Ани уже клевала носом. Она сидела, опустив голову на плечо Виктора, пока тот лениво листал одну книгу из своей добычи, и наконец так и заснула. Молодой король, заметив это словно каким-то чутьем, а не глазами, уловив изменение ее глубокого дыхания, отложил драгоценный том в сторону, аккуратно встал и поднял возлюбленную на руки. Роше провожал их взглядом, чувствуя, как в груди разливается счастливое тепло — в мире и государствах могло происходить что угодно, Виктор мог переживать из-за своего несостоявшегося отцовства и корить самого себя и злодейку-судьбу, но его любовь к Ани была так очевидна и крепка, словно они пробыли вместе не считанные месяцы, а долгие годы. И Роше не мог нарадоваться тому, что его воспитанница и его сын обрели счастье друг в друге.