Роше отрадно было видеть, что после возвращения чародейки королеве становилось лучше с каждым днем. Мучительные приступы тошноты отступили, и прежде часто бледная и усталая, Анаис теперь выглядела здоровой и полной сил. Она словно дала себе волю, перестала контролировать и одергивать собственное тело, поддавшись его неминуемым изменениям. Ее походка и жесты стали мягче и плавнее, за считанные дни округлилось и расцвело мягкими красками ее лицо, казалось, даже голос стал глубже и тише, но при этом королева держалась уверенно и решительно, как прежде.
Подготовка ко Дню Солнцестояния в столице шла полным ходом. Вызима, привыкшая к праздникам, дышала ароматами цветов, выпечки, солнца и мускуса. Во дворце принимали прибывших по случаю торжества послов и важных гостей, а простые горожане украшали улицы гирляндами и фонариками, и за всей этой радостной суетой Роше сложно становилось поверить, что его план, подхваченный де Ридо и уже приводимый в исполнение, мог сработать. Он чувствовал себя посланником злой воли, готовящимся испортить всем веселье, бросить мрачную тень на ясное летнее Солнце. Но иного пути больше не было.
Император прибыл в Вызиму утром перед началом торжеств. Ваттье, как и обещал, подготовил его к тому, что должно было произойти, и, к своему удивлению, здороваясь с Фергусом, Роше заметил в его взгляде знакомый свет — Гусик, должно быть, доведенный до предела отчаяния, готов был ринуться в опасную задумку с головой, как прежде — в запретное приключение с другом. И это был решающий, последний довод, чтобы довести начатое до конца.
По старой традиции, королевская чета, начав свой путь от ворот дворца, должна была проехать в открытой карете по улицам Купеческого квартала, оттуда — по древнему мосту попасть в Храмовый и, добравшись до Торговой площади, бросить первый факел в ритуальный праздничный костер. До этого дня Анаис считала эту традицию дикостью и ерундой, хотя с детства вынуждена была принимать в этом участие. После замужества она отдала почетное право бросать факел Фергусу, и тот, не привыкший к северным традициям, не видевший в них смысла, делал это обычно с растерянным отстраненным лицом — в Нильфгаарде на подобном костре могли разве что сжигать очередного предателя.
Но сегодня Ани была весела и взволнована. Рука об руку с Фергусом, облаченная в простое голубое платье, аккуратно сшитое точно по фигуре, такое узкое, словно королева хотела всем и каждому продемонстрировать изменения своего тела, с венком из белых лилий на голове, она взошла на украшенную цветами и лентами повозку. Ламберт, Роше и несколько гвардейцев должны были ехать позади почетным эскортом, и, садясь в седло, Вернон перехватил взгляд ведьмака. Тот тоже был посвящен в готовящийся план, даже предложил практическое решение для его исполнения, и теперь, похоже, волновался, как мальчишка — это было заметно, даже несмотря на мутации. Роше, у которого и самого желудок сжимался от страха, ободряюще улыбнулся Ламберту, и кортеж тронулся.
По улицам Купеческого квартала императорская чета ехала под звуки веселой музыки, приветственные крики толпы, и супруги не скупились на то, чтобы махать руками и улыбаться подданным. Под копыта коней, везущих карету, бросали букеты цветов, розовые лепестки и яркие ленты, и черная брусчатка становилась такой пестрой, что у Вернона зарябило в глазах — чем ближе подъезжали они к Торговой площади, тем сильнее его начинало мутить, и он поспешил взять себя в руки, чтобы не опозориться на глазах у праздничной толпы.
В Храмовом квартале крики и музыка стали громче и задорней. Казалось, каждый житель Вызимы, мало-мальски способный держать в руках лютню, флейту или барабан, считал своим долгом изобразить нечто, напоминающее темерский гимн или, на худой конец, разудалую трактирную песню. Ани, держась за руку Гусика, поднялась на ноги, помахала взорвавшейся криком толпе, а потом заботливо — и, пожалуй, чуточку слишком театрально — погладила себя по слегка выступающему животу. Горожане, верно истолковав ее жест, разразились криками «Слава Анаис!», «Долгие лета!» и «Темерия!» Вернон опустил голову, пряча улыбку — его малышка давно научилась быть той королевой, которую любили все, забыв о ее происхождении, о неверных поступках, о браке с нежеланным оккупантом. Она была с ними одной крови, и ее дитя темерцы уже любили, как и ее саму. Вернон был уверен, что вскоре и жители Нильфгаарда должны были поддаться этому простому очарованию, стойкости и милости прекрасной Императрицы, подарившей им наследника престола.
На Торговой площади был возведен высокий конус заготовки для праздничного костра. Роше знал, что эта традиция, пусть диковатая, но беззаветно почитаемая темерцами, в реданских гостях вызывала не самые приятные воспоминания — но их тяжелая память придавала Солнцестоянию новый смысл. В Темерии на этот праздник жгли костры, чтобы осветить самую короткую ночь года, и словно принося обет — ни один живой — чародей, человек или нелюдь — никогда больше не взойдет на такой костер.
Кортеж замедлился, толпа на площади расступилась, и Фергус, поднявшись на ноги, легко спрыгнул на усыпанную цветами брусчатку. Подал руку Ани, помогая ей выбраться вслед за собой. Горожане притихли. Один из гвардейцев — самый молодой, почти мальчишка, надевший голубую кирасу не позже минувшей зимы, подал Императору зажженный факел, но Фергус, взяв его левой рукой, позволил Ани ухватиться за древко поверх своей ладони. Толпа послушно ахнула. Сын своего отца, молодой Император знал толк в парадах, празднествах и других представлениях, так радовавших толпу, помогавших ей смотреть на яркий огонек, не отвлекаясь на подступающую мрачную мглу.
Так, держа факел, обмениваясь ласковыми взглядами, Император и Императрица неспешно, давая людям разглядеть себя, проникнуться торжественностью момента, подошли к кругу будущего костра. Остановившись, они повернулись к толпе и, подняв факел выше, окинули людей взглядами. Горожане притихли, зачарованные священнодейством, и Ани, еще раз улыбнувшись, кивнула Фергусу.
Они бросили факел точно в центр аккуратно уложенных поленьев, взялись за руки и отступили на несколько шагов, пока оранжевое пламя охватывало сдобренное маслом дерево — Роше знал, что в этот раз масло было вовсе не то, что применялось обычно.
Костер взметнулся к светлеющему небу, и толпа готова была вновь огласиться радостными криками, но в тот момент, когда пламя, гудя и ширясь, охватило весь конус дров, в дрожащей рамке огня проступила высокая тонкая фигура, и в следующий миг Яссэ — улыбающийся, словно представлял выступление одного из своих артистов — ступил на площадь. Толпа изумленно ахнула, зазвенело оружие гвардейцев, готовых ринуться защищать своих правителей, но порождение пламени было стремительней их всех. Яссэ театрально взмахнул рукой. Гусик, выкрикнув пронзительное «Нет!» бросился вперед, заслоняя собой застывшую растерянную Ани, и в следующий миг отшатнулся, падая ей на руки.
Над площадью воцарилась жуткая гнетущая тишина. Яссэ, не успев разве что показушно поклониться толпе, отступил обратно в огонь и бесследно исчез, а Ани, упав на колени и сжимая в объятиях неподвижное тело Фергуса, пронзительно закричала.
Сквозь вновь заволновавшуюся толпу к императорской чете, обгоняя гвардейцев, мчался Ламберт. Быстро спешившийся Роше спешил за ним, расталкивая горожан.
Из самого центра груди Фергуса, окруженный небольшим ореолом алой крови, торчал длинный черный шип, еще слегка тлевший на наконечнике. Ламберт рухнул на колени рядом с Ани, отвел в сторону ее руки, хотя королева продолжала кричать и сопротивляться. Ведьмачьи жесты были точны и стремительны — он выдернул шип, ощупал Фергуса, попытался обнаружить пульс — сперва на запястье, потом на шее, но наконец, когда Роше все же смог вырваться из толпы и схватить в крепкие объятия рыдающую Ани, Ламберт уронил руки, опустил плечи и коротко покачал головой.