— Хорошо, что она подает им положительные примеры, — независимо пожал плечами Геральт, — глядишь, через несколько лет в Нильфгаарде подрастет новое поколение приличных людей. Фергусу бы это понравилось.
Ламберт хмыкнул и замолчал. Он до сих пор, должно быть, продолжал слегка корить себя за то, что раскрыл другу тайну смерти бывшего Императора, и Геральт был ему за эту откровенность не слишком благодарен — он терпеть не мог чужие секреты, которые приходилось хранить не только от всего мира, но и от вездесущей Йеннифер и докучливого Лютика. Это требовало всей выдержки, которую ведьмак тренировал в себе годами, но, не желая подставлять друга, Геральт упорно хранил молчание. Весь план, включавший в себя сложную иллюзию, шип с зангвебарским ядом, героическое спасение Анаис и последующий побег юного Императора, казался ведьмаку таким фантастически ненадежным и глупым, что, узнай он о нем раньше, непременно высказался бы, постарался убедить заговорщиков, что задумка их обречена на провал. Но дело было сделано. Империю сотряс страшный удар, и люди, беззаветно любившие молодого правителя, погрузились в тяжелую скорбь, но расчет на удивление оказался исключительно верным. После того, как обожаемый Император Фергус пожертвовал жизнью во имя спасения любимой и их общего чада, люди Нильфгаарда ни на мгновение не усомнились, кто должен был занять опустевший трон. Появления наследника все ждали с нетерпением и трепетом, словно вместо одного ребенка на свет должны были явиться сотни младенцев в каждой нильфгаардской семье. Люди строили предположения, кого принесет Императрица — мальчика или девочку, придумывали имена и заранее готовились отмечать день рождения маленького правителя, чтобы потом объявить эту дату национальным праздником. Заговорщики же умело пользовались этой волной народной любви, направляя ее в нужное русло. Императрицу охраняли, как зеницу ока, чествовали так, словно напрочь забыли о ее северном происхождении, и слушали, точно она всегда ими правила и принимала исключительно верные решения. Нильфгаардцы любили национальных героев, с радостью возводили их в культ — и было совершенно неважно, шла ли речь о славном Императоре, ведущим войска в бой, или о крошечном младенце, который еще не успел выйти из чрева матери.
— Хорошо, что ждать осталось недолго, — мельком улыбнулся Ламберт, — еще несколько месяцев, и Ани сможет вернуться домой, в Темерию.
Геральт мрачно сдвинул брови.
— Я бы на это не рассчитывал, — заметил он, — формально, она, конечно, может и не участвовать в политической жизни Нильфгаарда и оставаться только королевой своей страны. Но я сомневаюсь, что мать бросит новорожденного ребенка этим гравейрам, которых она зовет своими советниками, и старому дедушке-катакану.
Ламберт заметно помрачнел — он, похоже, до сих пор старательно гнал от себя осознание очевидного, и напоминание об этом задевало его сильнее обидных слов и оскорблений в свой адрес.
— Тут ты прав, — признал он со вздохом, — похоже, старине Виктору придется тоже смириться с тем, что его возлюбленная и ребенок останутся почетными заложниками обстоятельств. Жалко паренька, мне он всегда нравился.
Геральт задумчиво покачал головой. Еще одна лишняя чужая тайна так же, как и предыдущая, тяготила его совесть, и он, пусть и не был лично знаком с реданским королем, вынужден был признать, что свободному северному королевству на этот раз здорово повезло с правителем. Филиппа, даже если Виктор был марионеткой в ее умелых руках, на этот раз не прогадала, и Редания постепенно, но уверенно становилась такой, какой видел ее в своих мечтах незабвенный Дийкстра. Много ли в этом было заслуги самого Виктора, сказать было сложно, но молодой король казался незаинтересованному взгляду чужака порядочным и разумным властителем, способным лавировать в море жестоких политических штормов. Но надолго ли могло хватить его выдержки и рациональности теперь, когда момент воссоединения с любимой откладывался на неопределенный срок? Геральт предполагал, что Филиппа, лично поучаствовавшая в «убийстве» Императора Фергуса, предугадала и этот поворот и позаботилась о счастливой концовке для своего подопечного, но ее планы Геральту были совершенно неведомы. И, чего уж там, — совершенно неинтересны.
— Поживем — увидим, — в очередной раз оптимистично заметил он, скорее желая порадовать Ламберта, чем всерьез веря в собственные слова, — может быть, оно как-то само собой образуется.
— По крайней мере, можно быть уверенным в том, что ребенок этот, едва родившись, получит такую защиту, какая другим правителям и не снилась, — фыркнул Ламберт, — Кейра говорит, вся Ложа собирается явиться к его люльке и наградить его магическими артефактами и знаками своей благосклонности. В Нильфгаарде теперь совсем не жалуют чародеев, но моя ведьма надеется поправить их репутацию, одарив наследника всеми возможными дарами современной магии.
— Смотрите, не забудьте позвать самую злобную и недовольную ведьму на Обряд Наречения, — хмыкнул Геральт, — а то получится, как со Спящей Принцессой. Сам знаешь, сжечь все веретена и прялки в Империи невозможно.
— Не боись, — оскалился Ламберт, — Йеннифер приглашение уже приготовили.
Геральт наградил друга тяжелым взглядом, а младший ведьмак невесело усмехнулся и, пошатнувшись, поднялся на ноги.
— Схожу я все-таки за еще одной бутылочкой, — заявил он, — а то без выпивки обсуждать все это решительно невозможно.
Геральт щедро махнул рукой — мол, ни в чем себе не отказывай. Дождь за окном усиливался, и он предполагал, что Ламберт стремился не только вновь обнести его многострадальный погреб, но и остудить голову. Беды своей подопечной самый жестокий ведьмак из знакомых Геральту, бывший ершистый эгоистичный парнишка, не признававший авторитетов и готовый рвать глотки за малейшие упреки, воспринимал, как собственные, и переживал, возможно, даже сильнее, чем сама Анаис. Удивительной штукой все-таки оказывалась жизнь…
Дверь кухни мягко хлопнула, закрывшись за Ламбертом, и Геральт остался в одиночестве. Во всем поместье в этот предрассветный час стояла тягучая глубокая тишина. Йеннифер отправилась спать еще в полночь — в противном случае, ведьмаки не отважились бы на столь откровенный разговор. Верный Варнавва-Базиль, который, казалось, вообще никогда не спал, испарился до утра по своим вампирским делам — Геральту забавно было наблюдать за тем, как дворецкий, считавший, что хозяин-ведьмак до сих пор не раскусил его и не понял его сущности, продолжал окружать свою фигуру флером таинственности. Ведьмак всегда уважал чужие секреты и не любил разочаровывать тех, кто был ему верен, а потому поддерживал его заблуждение и даже подыгрывал иногда, удивляясь «откуда же ты взялся?!»
Вяло текли минуты, а Ламберт все не возвращался. Геральт, которого уже начинало слегка клонить в сон, подумал, не стоило ли пойти поискать приятеля — тот, поди, заснул в обнимку с винной бочкой, и нужно было хотя бы прикрыть его попоной. Геральт уже почти собрался, как Умная Эльза, последовать в погреб за младшим ведьмаком, но дверь кухни едва слышно скрипнула — шагов за ней чуткий ведьмачий слух уловить не успел.
— Я уж думал, ты решил продолжать надираться в одиночестве, — заявил он, не оборачиваясь.
— Нет уж, оставлю этот вид развлечений вам, дорогой, — послышался за его спиной ехидный голос Йеннифер.
Геральт вздрогнул и поспешно обернулся. На чародейке был длинный дорожный плащ, плотно застегнутый у горла крупной серебряной брошью, высокие конные сапоги, и в руках она держала длинный кожаный тубус — должно быть, с какими-то своими бумагами. С тех пор, как Лита сбежала от Йеннифер и выбрала себе в наставницы Филиппу Эйльхарт, возлюбленная отказывалась обсуждать произошедшее. Она настояла на возвращении в Корво-Бьянко и с головой погрузилась в какие-то неведомые магические исследования. Геральт, зная, как тяжело Йеннифер переносила удары по собственной гордости, старался одновременно и не лезть к ней, и оказываться рядом и готовым поддержать, буде на то ее воля. Дела чародейки, похоже, шли ни шатко, ни валко. Она упорно держалась в стороне от политики, не поддерживала разговоров ни о смерти Фергуса, ни о беременности Анаис, ни о правлении Виктора, редко и скупо, только по необходимости разговаривала с Кейрой, которую справедливо считала подельницей Филиппы.