— Я уезжаю, — предвосхищая его вопрос, заявила Йеннифер, — отправлюсь в Офирскую Золотую Библиотеку. Там должны быть нужные мне свитки. Когда вернусь — не знаю.
Геральт поднялся на ноги, бездумно кивнул — чего-то подобного он ждал уже давно. Йеннифер и в прошлый раз, когда пригретый под крылышком ребенок сбежал от нее через запертое окно, уехала от своих переживаний подальше, и он несколько лет не получал от нее ни единой весточки.
— Погоди минуту, — попросил ведьмак, и Йеннифер нетерпеливо воззрилась на него. Геральт переступил через лавку, подошел к ней, роясь в карманах куртки — маленький мешочек он все еще надежно хранил у самого сердца, поджидая нужного момента. Приблизившись к чародейке вплотную, ведьмак извлек его на свет и медленно опустился на одно колено.
Йеннифер устало закатила глаза.
— Геральт, я же просила…- с тяжелым вздохом напомнила она. Но, не слушая ее возражений, Геральт вытряхнул содержимое мешочка на ладонь и протянул ее чародейке. Та скользнула скептическим взглядом по тому, что казалось ей предсказуемым до зубовного скрежета, и взгляд ее мгновенно переменился. Аккуратные черные брови поползли вверх, а алые губы приоткрылись в изумленном «Ох…»
Кольцо, что лежало на ладони Геральта, было совсем не тем недоразумением с пошлым синим камнем, что он преподнес ей в прошлый раз и получил обратно. Его — магический артефакт, позволявший Йеннифер найти его всегда и везде, ведьмак оставил себе. Новое же украшение привез из Аэдирна Лютик. Он хвастался, что за эту побрякушку ему пришлось ублажать и развлекать наместницу Беатрис три ночи подряд, не зная ни сна, ни отдыха. И правда то была или наглое преувеличение, но кольцо выглядело просто идеальным — тонкий ободок из белого золота без всяких украшений изящным изгибом охватывал крупный черный бриллиант — «сто два фацета, и ни гранью меньше», — напомнил Лютик в его голове.
— Что это? — тихо-тихо, точно боялась очнуться от затянувшегося сновидения, спросила Йеннифер.
— Йен, — Геральт поднял глаза и встретился с ее растерянным взглядом, — я — не большой мастер пафосных речей, но я буду любить тебя, пока живу и дышу, и пока мое сердце бьется — оно бьется для тебя одной. Ты можешь ехать, куда захочешь, можешь не разговаривать со мной хоть целый год, я все равно, просыпаясь каждое утро, буду пытаться поймать аромат твоих волос на моей подушке, хранить в памяти твои объятия и ждать, что ты вернешься ко мне. Это кольцо — всего лишь безделушка, в нем нет магии, но я прошу тебя принять его — вместе со всей моей любовью. Ты станешь моей женой?
Йеннифер молчала целую минуту, и за это время ведьмачье сердце, привыкшее биться размеренно и неторопливо, лихорадочно стучало, ухая в груди. Наконец бледное лицо чародейки дрогнуло, словно она не была уверена — улыбнуться ей или заплакать. Она сделала шаг к коленопреклонённому ведьмаку и протянула руку тыльной стороной вверх.
— Да, Геральт, — прошептала она едва слышно, — я стану твоей женой.
Он не успел ответить — только аккуратно надеть кольцо на ее безымянный палец, когда в дверях, звеня целым букетом бутылок, появился взмокший Ламберт. Он замер, окинул сцену ехидным взглядом, потом рассмеялся, едва не выронив часть своей добычи.
— Вот это я понимаю — повод еще выпить! — громко заявил он.
Излом зимы
Ночью выпал настоящий первый снег, и наутро весь двор баронского замка превратился в нетронутое белое полотно. Иорвет, подставив Аве локоть, помог ей аккуратно переступить высокий порог, и вместе, медленным размеренным шагом, они вышли в морозную хрустальную белизну. Девушка, укутанная в тяжелый подбитый лисьим мехом шерстяной плащ, зябко ежилась, ступая осторожно, точно под ногами у нее были не твердые камни, а неверный весенний лед, и Иорвет терпеливо поддерживал ее, не давая поскользнуться. Небо совсем расчистилось, и холодные солнечные лучи, еще не успевшие перебраться через высокие замковые стены, окрашивали его прозрачной лазурью.
Пройдя немного вперед, Ава наконец остановилась, плавно вдохнула полной грудью и улыбнулась, щурясь от ослепительного света, отражавшегося от снега. Иорвет подождал немного, потом спросил негромко, стараясь не нарушать кристальной хрупкости момента:
— Не холодно?
— Хорошо, — тихо ответила девушка.
Она жила с ними уже несколько месяцев, но лишь недавно, когда лето сменилось долгой серой осенью, начала по-настоящему разговаривать, но даже теперь вытянуть из нее больше нескольких слов было все еще тяжело.
Вернон привел Аву вскоре после того, как, благодаря усилиям чародеек Ложи и стараниями темерской и нильфгаардской разведки, удалось вычислить и поймать преступника Яссэ. Золотое сердце, извлеченное из груди девушки, послужило отличным ориентиром, и скрыться от объединенных сил преследователей ему не удалось. Его последнее дерзкое преступление — к которому сам Яссэ не приложил руки — было совершено на глазах всей Вызимы, и вина заговорщика была доказана без труда. Иорвет мало интересовался тем делом — после побега Фергуса и Иана он чувствовал себя так, словно он сам совершил страшное преступление и теперь должен был за него расплачиваться. Вернон был прав — они поучаствовали в том заговоре ради блага детей, и должны были найти в себе силы не только довести начатое до конца, но и отпустить беглецов на волю, не надеясь когда-то вновь с ними встретиться. Куда Гусик и Иан направились, не было известно почти никому — слишком велик был риск, что тайна эта когда-нибудь всплывет и пустит все усилия прахом. И Иорвет, хоть умом и понимал, что поступил правильно, новую разлуку с сыном переживал тяжело. Он спас его жизнь ценой собственной свободы, хотя Господин Зеркало до сих пор так и не явился, чтобы потребовать свою плату, и убедить себя, что Иан теперь был счастлив где-то вдали от любящих родителей, оказалось в сто раз тяжелее, чем даровать ему волю. И ровно в тот момент, когда эльф готов был поддаться отчаянию и попытаться выяснить, куда именно отправились беглецы, Вернон привел Аву.
Она — еще слабая после сложной операции — первые несколько недель провела в полузабытьи, пробуждаясь от него лишь для того, чтобы немного поесть и провалиться обратно в сон. Вернон же почти сразу поведал супругу всю правду о происхождении девушки и признался, что под сердцем у нее рос плод короткой связи Авы и Иана. Иорвету в первый момент сложно было в это поверить, но его человек говорил об этом так убежденно, что эльфу пришлось принять этот факт — в жилах нерожденного младенца в чреве той, что хотела убить Анаис, соратницы и верной прислужницы убийцы, текла родная ему кровь. Иан ушел — возможно, навсегда — но, сам того не подозревая, оставил своему несчастному отцу надежду. Такую же, какой когда-то стал сам.
Вернон сказал, что сердце в груди Авы, пересаженное при помощи сложной магической манипуляции, было слишком слабым, могло остановиться от любого случайного потрясения, и потому, закончив с исцелением ее тела, чародейки взялись за разум девушки. Филиппа и Кейра старательно стерли из памяти Авы все, что хранилось в ней с момента, как Яссэ нашел и спас ее от смерти — включая образ Иана, само собой. Девушка — к моменту первой смерти успевшая встретить лишь пару десятков зим — оказавшись среди незнакомцев в неизвестном доме, придя в себя, поначалу вела себя, как испуганный затравленный зверек. Та вольность, что проклятые чародейки позволили себе в обращении с ее рассудком, может быть, и могла спасти ее от разрыва сердца, но, глядя в пустые, полные страха глаза девушки, когда она пряталась от любой попытки с ней заговорить, будили в нем сомнения, стоила ли игра свеч, не милосердней ли было оставить все, как есть, и позволить Аве умереть самой собой, а не жить чужой позорной тайной.
Первым, кого она узнала, когда начали возвращаться воспоминания, до которых ведьмы не смогли добраться, был сам Иорвет. Однажды утром, когда он пришел в ее спальню, чтобы попытаться накормить завтраком и влить в Аву немного целебного зелья, приготовленного Кейрой и помогавшего поддерживать жизнь ребенка, девушка, впервые по-настоящему проснувшаяся от своего долгого сна, попыталась вскочить с кровати и ухватить его за руку.