Иорвет застыл, надеясь, что колонна галереи надежно укрывала его от взглядов, и, закусив от досады губу, наблюдал за разворачивающейся сценой. Его самого Зяблик никогда так не приветствовал. Мальчик всегда был рад видеть эльфа, в этом не было сомнений, но для него Иорвет был лишь временной нянькой, с которой можно было скоротать день до вечера, пока не вернется мама — или недельку, пока на сцене не появится настоящий герой.
— Да тебя тут раскормили! — громко, на весь двор, заметил мастер Лютик, и Зяблик, смеясь, вцепился ему в шею, — ну-ка, идем, украдем с кухни парочку ректорских кексов, и ты расскажешь мне, как ты себя вел, милый Юлиан.
— Кексы! — возопил Зяблик, вторя своему покровителю, и тот, не спуская его на землю, чуть не бегом ринулся в сторону кухни.
Иорвет глядел им вслед, привалившись плечом к колонне и стараясь проглотить непрошенный горький комок в горле. Он вышел из своего укрытия, лишь когда счастливая пара скрылась за дверьми столовой, медленно прошагал до упавшей на камни шапки мальчика, поднял ее и отряхнул с нее холодную снежную крошку. Обида его была почти постыдной, нелепой, глупой и несправедливой. Нельзя было обвинять Зяблика в том, что мастера Лютика он был рад видеть больше, чем даже собственную мать, это ставило Иорвета и Шани практически на одну черту. Но женщину такая вселенская несправедливость, казалось, ничуть не заботила. Она была уверена в своем месте в сердце Зяблика, она родила и воспитала его, именно с ней он уходил домой каждый вечер. А Иорвет был мальчику чужим. Приятным дополнением некоторых дней, тем, кто читал ему и учил играть на флейте, и переходить эти границы близости у Зяблика не было никаких причин, а у Иорвета — прав.
Он спрятал шапку под полы мантии — нужно было отдать ее Шани вечером, когда у профессора закончатся ее собственные занятия. Возвращаться в комнату к Вернону в таких растрепанных чувствах Иорвету совершенно не хотелось. Человек начал бы допытываться, что случилось, заглядывать в глаза в поисках правдивого ответа, а не раздраженного «Все хорошо», и Иорвает боялся, что не выдержал бы этого допроса и вывалил бы на супруга еще больше, чем накануне. А даже вчерашняя слабость сейчас казалась непростительной. Эльфу нужно было проветриться и привести мысли в порядок.
По скользким просыпающимся улицам Оксенфурта он шел неторопливо и не глядя по сторонам. Ноги понесли было Иорвета в прибрежный район, туда, где раньше стоял его дом, сгоревший несколько лет назад, туда, где эльф не мог заставить себя появиться. Он остановил себя. Вполне вероятно, после пожара участок давно расчистили, и сейчас он зиял пустотой, как щербина во рту драчуна, и Иорвет понимал, что, дойди он до своего прежнего дома и не найди его на месте, это стало бы для него последней каплей. Университетский профессор утопился в Понтаре — вот это новость! Об этом судачили бы еще несколько недель! И Иорвет, привыкший быть объектом сплетен, на этот раз не хотел давать для них пищу.
В «Алхимии», куда он заставил себя дойти, было тепло. Хозяйка растопила очаг, и в почти пустом зале пахло жареными шкварками, угольным дымом и вчерашним пивом. Иорвет отряхнул с сапог снег и огляделся. Есть ему не хотелось, пить в такой ранний час не позволяла совесть, но просто посидеть и отдышаться казалось самым верным и разумным решением.
Человек, называвший себя Гюнтером О’Димом, сидел в самом дальнем конце зала, за маленьким деревянным столом, склонив голову над миской, от которой поднимался ароматный парок, и, заметив его, Иорвет попятился. Человек поднял голову, улыбнулся знакомой, пробиравшей до костей улыбкой, и махнул рукой. Ноги Иорвета сами поднесли его к столу старого знакомого.
— Отличная здесь уха, — заметил Гюнтер, поигрывая деревянной ложкой, — рыба прямиком из-под льда Понтара. Не такая вкусная, как океаническая, и довольно костлявая, но лично мне больше по душе. Садись, старый друг, поболтаем.
Иорвет, как загипнотизированный, сел, сложил перед собой руки на столе и попытался оглядеться — знакомой трактирщицы нигде не было видно, и, казалось, в зале с Гюнтером они оказались совершенно одни.
— У тебя бледный вид, — заметил человек, — хвораешь?
— Уже нет, — ответил Иорвет, и губы его едва шевелились, будто ужасно замерзли на промозглом ветру ранней весны.
— Вот и славно, — снова улыбнулся Гюнтер, — в твоем возрасте опасно простужаться. Один сквозняк — и всему конец. Нелепо после всего, через что ты прошел.
Он зачерпнул ложку супа, и в густой золотистой жиже промелькнул мертвый рыбий глаз. Иорвета замутило.
— Ну, говори, — Гюнтер отправил ложку в рот, с наслаждением прикрыл глаза, глотая, потом снова обратил непроницаемо-темный взгляд на Иорвета, — зачем пришел? Я знал, что мы встретимся рано или поздно, но семнадцать лет для эльфа — это разве срок?
— Я не искал и не звал тебя, — сглотнув горькую густую слюну, ответил Иорвет, стараясь не отвести взгляда в сторону, и в то же время мечтая зажмуриться и не видеть приветливого лица, иногда являвшегося ему во сне, — мне нечего просить у тебя.
— Жаль, — Гюнтер снова зачерпнул ухи, подул на ложку, проглотил, — ну, а я не из тех, кто навязывает свои услуги. Тогда просто посиди со мной. Тебе ведь все равно некуда идти.
Иорвет невольно сжал кулаки, снова сглотнул. Гюнтер ел свой суп медленно, зачерпывая ложку за ложкой, лишь мельком поглядывая на собеседника.
— Какую плату ты бы взял? — вдруг неожиданно для самого себя спросил Иорвет. Этот вопрос зрел в нем уже много лет, разрастался, как опухоль, как подкожный гнойник, который страшно было прокалывать.
— Смотря за что, — пожал плечами Гюнтер, наклонил миску, собирая остатки бульона, обрезки моркови и лука, искусно обходя рыбью голову на дне, — ты ведь сказал, тебе нечего просить.
— Какую плату? — настойчивей переспросил Иорвет, — у меня ничего нет, и я не отдал бы тебе больше ничего из того, что мне не принадлежит.
— Тогда и говорить не о чем, — ответил Гюнтер покладисто, отставил миску и соединил пальцы рамочкой на столе перед собой, — если сейчас ты готов только впустую торговаться, мне тоже нечего тебе предложить. Но может статься так, что цена для тебя станет не важна, и ты отдашь все, что угодно.
Иорвет молчал, только сильнее сжимая кулаки и мысленно ругая себя за трусость. Одна фраза, одно решение — и жизнь его могла бы измениться. Гюнтер сделал Вернона таким, каким человек был сейчас — беззаботным, молодым и полным сил, почти бессмертным и неуязвимым для потерь и печали. И та цена была выплачена сполна, а мир после этого не перевернулся. Всего одно решение. Иорвет опустил саднящее веко.
— Один совет я дам тебе совершенно бесплатно, — Гюнтер медленно поднялся из-за стола, и Иорвет едва сдержался, чтобы не ухватить его за рукав, удерживая, — чем грустить о том, чего у тебя никогда не было, подумай о том, что ты еще не успел потерять, хотя очень старался. До скорой встречи, Иорвет.
На короткое мгновение Иорвета поглотила звенящая тишина, потом он, вздрогнув, открыл глаз. Над ним стояла трактирщица, стол же напротив был совершенно чист.
— Мисдарь профессор, — произнесла женщина, скупо улыбнувшись, — я не заметила, как вы вошли. Чего изволите?
— Ухи, — через силу обронил Иорвет, а когда трактирщица удалилась, трясущимися руками порылся в кармане и извлек оттуда смятое письмо, нетерпеливо надорвал конверт и развернул исписанный листок. В «Алхимии» было слишком темно, и строчки разбегались в разные стороны, но эльф постарался взять себя в руки и сосредоточиться.
«Здравствуй, отец! — писал Иан. Его прежде мелкий и аккуратный почерк теперь пестрел размашистыми петлями, словно сын торопился за собственной мыслью, — Я догадываюсь, что с этим письмом ты поступишь так же, как со всеми предыдущими — сожжешь его или выбросишь, но, как и прежде, это не имеет значения. Вчера ночью я снова пытался заставить прорости проклятое пшеничное зерно, и снова потерпел неудачу. Я уже писал тебе, что магия Огня оказалась куда сложнее, чем все заклинания, которые я пробовал учить прежде, но на этот раз я не намерен сдаваться. Яссэ говорит, что мне нужно сперва найти верный источник или познать искусство сдержанности, но с тем же успехом он мог бы посоветовать мне поскорее срастить ногу, которую до этого раздробил мне молотком. Заставить заполыхать целый квартал оказалось гораздо проще, чем вырастить единственный росток в моей ладони, хотя я шел на разные ухищрения, чтобы этого добиться…»