Ведьмак рассеянно кивнул. Вызиму они покинули несколько дней назад, и неспешный поход на юго-восток пока протекал именно так, как и предполагал Геральт. Зима заканчивалась, и люди во встречных деревнях готовились к новому посевному сезону. Лютые ночные морозы и непроглядная ледяная тьма отступили, и вместе с ними отступали дальше в леса голодные волчьи стаи — главные враги деревенских жителей, и Геральт с несправедливой тоской замечал, что и с этой напастью люди научились бороться. Теперь, когда даже последние отголоски прошлых войн превращались из суровой реальности в страшные байки, а те, кого королевская повинность согнала с полей и превратила в солдат, вернулись домой и вновь брались за плуг, страха перед окружающей тьмой и притаившимися в ней тварями в людях почти не осталось. Многие из них научились держать в руках оружие и возводить заграждения. Избавившись от необходимости выживать и прятаться, деревенские поднимали высокие заборы вокруг своих поселений и, обнаружив посреди своих полей гнездо накеров, не начинали молиться, готовые к страшной неминуемой смерти, а сжигали его и сравнивали с землей. С одной стороны, это не могло не радовать — наблюдать триумф человечества над чудовищами было весьма отрадно. Но для Геральта это была все же плохая новость — работы для него становилось с каждым годом все меньше. И не то чтобы он сильно нуждался в подобном заработке, но время от времени осознавать, что то единственное, чему его учили, то единственное, что он по-настоящему умел делать, становится ненужным пережитком прошлых страшных времен, было тяжело и печально. Геральт привык бороться со злом и страхом, но, как говорил Лютик, забывал порой, что борется за добро и спокойствие людей. А добро и спокойствие побеждали — пусть и почти без его участия.
— Посмотри на это с другой стороны, — оптимистично заметил Лютик, беззаботно тряхнув головой, — люди перестали бояться экимм и гулей, значит, тебе можно забыть о грязной работе, на которую ты так часто жаловался, и сосредоточиться на делах поинтересней. Проклятий и подлецов в мире меньше не стало, а абстрактное зло, с которым ты всю жизнь так отважно боролся, становится изобретательней и интересней. Подумай только — прогресс коснулся не только повседневной жизни людей, но и жизни чудовищ — теперь им стало сложнее удивить чем-то простого мужика, и нужно как-то приспосабливаться, становиться опасней и тоньше. А, значит, и тебе, мой друг, придется идти в ногу со временем и оттачивать навыки. Такой богатый простор для саморазвития, такая бездна новых возможностей, раз уж оседлая жизнь зажиточного туссентского землевладельца тебя совсем не устраивает.
— Интересное у тебя представление о радужных перспективах, — Геральт мельком глянул на спутника, — думаешь, я настолько плох, чтобы радоваться тому, что чудовища вынуждены становиться хитрее и опасней?
— Это не вопрос хорошего или плохого и твоего морально-этического портрета, — отбил выпад Лютик, — это вопрос профессионального совершенства. Чудовища все равно будут становиться хитрее и опасней, им неважно, сочувствуешь ты людям или нет. И для тебя это не повод переживать о мирской справедливости, а причина понять, что одним серебряным мечом и верным арбалетом за спиной сыт не будешь. Меняется мир — должен меняться и ты. Иначе в следующий раз помощь и спасение может понадобиться не мужикам с вилами и факелами, а тебе, мой дорогой.
— Я слишком стар для этого дерьма, — сообщил Геральт, и Лютик звонко рассмеялся.
— Ну если уж ты поставил крест на самом себе, как на профессионале, и на ведьмачьем цехе в твоем лице, подумай хотя бы обо мне! — заявил он, — чем мне покорять толпу, если не историями о твоих подвигах? Уж точно не балладами о том, как знаменитый Белый Волк ноет о неминуемости собственной старости и угасания. Эпитафиями я пока что не занимаюсь, за них платят мало и всего один раз.
— А тебе, значит, тоже наскучила жизнь уважаемого хозяина новиградского кабаре? — ехидно поинтересовался Геральт, и Лютик с наигранным раздражением широко отмахнулся.
— Я — человек широких взглядов и души, — ответил он, — и мои деяния никогда не ограничивались чем-то одним. К тому же, — бард чуть прищурился, тепло улыбнулся спутнику, и Геральт не смог сдержать ответной скупой улыбки, — где бы ты был без меня? Забота о друге всегда была моей главной жизненной целью, а ты и твои унылые рассуждения о старости и никчемности явно нуждаетесь в том, чтобы кто-то напомнил, что мы живы, пока не померли.
— «Никчемный»? — переспросил Геральт, — ты именно этим словом хотел меня назвать?
— Нет, к слову «никчемный» существует слишком мало приличных рифм, — ответил Лютик, готовый, казалось, весело подмигнуть, но сохранявший шутливо-надменное выражение лица.
— Отчего же, — решил не уступать Геральт. — «сплоченный», «ученый», «хер дроченый»…
— Утонченно! — подхватил Лютик и снова рассмеялся, — может, нам ролями поменяться, я буду убивать экимм, а ты — воспевать мои подвиги? Новые времена требуют новых певцов этих времен. Сильным вокалом и искусной игрой больше никого не удивишь, изящные словеса тоже не в чести, но что может быть современней бывшего ведьмака, распевающего похабные песни о самом себе?
Геральт хотел ему ответить, но неожиданно со стороны полей до его слуха долетел далекий отчаянный крик — не человеческий, но невидимое существо явно страдало от страшной боли. Ведьмак потянул повод, и Плотва покорно встала, переступила с ноги на ногу. Лютик, до того не собиравшийся бросать свою тираду, разом замолчал и насторожился.
— В чем дело? — спросил он шепотом. Бард тоже придержал своего коня, но тот беспокойно загарцевал под ним. Геральт махнул рукой, веля спутнику замолчать, и прислушался внимательней. Отчаянный, полный боли крик повторился, и теперь, похоже, даже Лютик его услышал. Он крепче вцепился в поводья и нахмурился.
— Кого-то едят, — сам ответил он на собственный вопрос.
— Будь здесь, — бросил ведьмак и спешился. Плотва нервно тряхнула головой.
По оледеневшему полю Геральт двигался быстро, но стараясь не производить шума, избегая снежных участков. Новый крик раздался ближе — на этот раз, тише — пользуясь определением Лютика, кого-то уже почти доели, и ведьмак ускорил шаги.
Кровавая сцена развернулась за небольшим земляным пригорком — когда Геральт осторожно вывернул из-за него, два крупных существа уже заканчивали свое пиршество. Они с двух сторон облепили тело павшего дикого коня, и животное в последних отчаянных попытках вырваться, слабо сучило ногами, силясь встать и скинуть с себя кровожадных тварей. Очень медленно, чтобы не привлечь внимание тварей раньше времени, ведьмак вытащил из ножен серебряный меч. Экиммы — взрослые, матерые особи, были слишком увлечены трапезой, чтобы сразу его заметить. Одна из них подняла на Геральта большую клочковатую голову, распахнула клыкастую пасть и хищно зашипела. Геральт бросился вперед с места — его движения были отточены до автоматизма, ему хватило одного взмаха мечом, чтобы обезглавить того вампира, что заметил его. Второго он пронзил со спины, вогнав серебряное лезвие ровно между острых выступающих шипами лопаток. Экимма забилась, заклокотала, стараясь соскочить с клинка, но ведьмак был быстрее. Он дернул меч на себя, занес его резко, с высоким замахом, и разрубил тварь надвое от плеча к бедру, заливая землю вокруг дымящейся черной жижей из ее жил. Сражение получилось коротким, Геральт убрал меч в ножны и носком сапога раскидал останки экимм по сторонам.
Конь был еще жив. Он бешено вращал глазами, открывал рот, покрытый кровавой пеной, борясь за каждый тяжелый вздох, и снова попытался подняться. Густая серая грива слиплась от крови, которая короткими толчками вырывалась из двух ужасных ран, животное застонало — почти по-человечески. Геральт вздохнул и присел рядом с ним на корточки, быстро сложил знак, и конь затих. Взгляд мутнеющих карих глаз остановился и затуманился. Ведьмак вытащил из голенища сапога длинный охотничий нож и оборвал страдания животного одним точным ударом, перерезав артерию.
— Еще экиммы? — от неожиданности Геральт едва не подпрыгнул, снова ухватившись за рукоять меча. Лютик стоял на вершине пригорка, смотрел на развернувшуюся драму, пряча руки под плащом.