Ани и ее спутник решительно отказались от приглашения в гости, бросив его, едва баронское имение замаячило на горизонте. Вернувшись в замок с той судьбоносной прогулки, растерянный барон, пользуясь своим пока не утвержденным правом, велел разузнать, сколько в его владении имелось ловчих и лесничих, есть ли у них дочери и как их зовут. Услужливый управляющий сообщил Виктору, что у него на службе состояла целая дюжина специалистов по лесным делам, но дочки их были слишком маленькими, чтобы его заинтересовать. Думать о том, что Ани, упоминавшая своего мужа, была еще и матерью одной из этих дочек, было почти невыносимо, и Виктор отказался от поисков в этом направлении. Она, словно принцесса-нищенка из сказки, сбежала до наступления полуночи, не оставив ему для опознания даже хрустальной туфельки — или хоть кожаного сапога. И надеяться оставалось лишь на новые превратности судьбы. Может быть, в баронских традициях была та, что позволила бы Виктору объявить права на жену своего подданного, пусть бы даже прогрессивное темерское общество осудило его за самоуправство — борьба за любовь не знала моральных ограничений. По крайней мере, в любовных романах. Найти и похитить Ани у супруга, который непременно оказался бы пьяницей и извергом, могло оказаться одним из тех безрассудных подвигов, что герой совершал до того, как наступало «долго и счастливо». Но след прекрасной возлюбленной пока затерялся в темном весеннем лесу.
Виктор, привыкший действовать последовательно, решил, что в делах сердечных тот же метод тоже мог неплохо сработать, а потому собирался сперва справить все формальности, а потом уже начинать злоупотреблять новообретенной властью. И в этом смысле, приглашение к королеве на ковер пришлось как раз кстати.
Прибыв в Вызиму, однако, Виктор оробел. Он мало интересовался политикой — мог поддержать легкую беседу или высказать свое весомое, но ничем не подтвержденное мнение в светской дискуссии, но личность правительницы Темерии для него оставалась тайной. Он знал о ее делах и ошибках, но вблизи никогда не видел, а грязных слухов, обычно окружавших любого мало-мальски влиятельного человека, до него не доходило. Королева Анаис, супруга Императора Нильфгаарда, была доброй правительницей, выступавшей за прогресс и популяризацию образования, но истории о том, как она открыла первую на Севере ткацкую фабрику или подписала указ о повсеместном строительстве деревенских школ, ничего не добавляли к представлениям об ее личности, и Виктор, въезжая в городские ворота, начал сомневаться, что его бравада насчет собственного гражданства могла бы произвести на нее должный эффект. Скорее всего, Анаис просто посмеялась бы над его заявлением и ответила, что считать он может как угодно, но имперские налоги касались теперь и его, вне зависимости от его убеждений.
То, как Виктор запомнил Вызиму, было совсем не похоже на то, что он увидел, проехавшись по улицам столицы. Конечно, покидая оккупированный город вместе с матерью, он был еще слишком мал для взвешенного мнения, да и, живя здесь, они совсем не бедствовали. Матушка была хорошей мастерицей, за ее услуги щедро платили, Виктор никогда не голодал и не задавался вопросом, откуда что берется. Дом их стоял в небогатом районе, но и не в трущобах. Но даже в сравнении с нежными детскими воспоминаниями, Вызима разительно изменилась с тех пор. Дома стали выше, чище и как-то даже величественней. Деревянных зданий почти не осталось — видимо, королева опасалась пожаров, и не жалела денег на перестройку. На улицах было чисто — и сложно было представить, что по ночам столица превращалась в опасную городскую чащу, в которую в прежние времена опасались выходить даже жители богатых районов вокруг дворца. И чем ближе к королевской резиденции подъезжал Виктор, тем больше истончалась его уверенность в себе — бросать в лицо той, кто сделал Вызиму такой, какой она была сейчас, свои патриотические заявления честного реданца, казалось все более неприличным и глупым. Может быть, следовало просто поклониться королеве, присягнуть ей в верности, убраться восвояси и заняться истреблением браконьеров на собственных землях, как взрослый разумный барон?
Заметив на площади перед дворцом сразу три знакомых лица, Виктор воспрял духом. Профессор Иорвет и Вернон Роше с двух сторон держали за руки маленького Юлиана, любимца всего Университета, и, какой бы неожиданной ни была эта встреча, молодой барон с радостью ринулся к ним, как к спасительному сухому островку посреди бескрайних болот. Профессор, конечно, встретил его недовольным тяжелым взглядом. Виктор не знал, чем заслужил вечное раздражение с его стороны, но догадывался, что эльф просто следовал сложившейся в Университете традиции — если не можешь бросить свое недовольство в лицо Ректору, убивай гонца, а уж его восставший труп донесет твое мнение до руководства. И Иорвету совсем необязательно было знать, что, едва завидев его имя в списке претендентов на должность на факультете философии, Филиппа сделала такое лицо, с каким рассуждала обычно только о заведшихся в подвале Третогорского дворца крысах. Должно быть, госпожу Ректора и будущего преподавателя связывала какая-то общая неприятная история, и, не разбираясь в ней, Виктор тогда напомнил чародейке, что политика Редании и репутация Университета только выиграли бы от расового разнообразия в преподавательском составе. Филиппа, для которой общее благо всегда было важнее личных неприязней, согласилась, дав возможность Иорвету ненавидеть Виктора от души и на законных основаниях.
Сегодня, однако, эльфский профессор ограничился лишь мимолетным надменным взглядом, а спутники его и вовсе приветствовали Виктора, как родного. Он легко и с радостью ухватился за предложение своего бывшего командира составить им компанию. Вернон Роше, в отличие от супруга (а статус их отношений для Виктора, в отличие от университетских сплетников, был вполне очевиден), всегда был с ассистентом Ректора приветлив и учтив, лишь подтверждая догадку, что вне официальных связей пресловутое обаяние Виктора имело хоть какой-то вес. Они не переступали границ приятного, ни к чему не обязывающего знакомства, но в памяти молодого чародея еще очень свежи были воспоминания о прошедшей войне. Он чувствовал, что рассказывать Вернону Роше о своем восхищении, было бы лишней фамильярностью. Бывший командир создавал о себе впечатление человека, неподвластного лести, и оценивающего самого себя не по прошлым заслугам, а по тому, как проживал каждый новый день. И потому Виктор ограничивался лишь тем, что держался с бывшим командиром чуть более приветливо, чем с другими. И только одно в надежном, как Третогорские стены, образе командира сейчас взволновало Виктора — то, как с его уст легко и непринужденно сорвалось знакомое имя, которое в последние дни молодой барон шептал по ночам в надежде, что его обладательница явится ему во сне. До сих пор ему не приходило в голову, что королеву Анаис, вероятно, звали так же, как его таинственную возлюбленную — имя было прекрасным, но совсем не редким. Может быть, его Ани даже назвали в честь правительницы… Хотя едва ли — отважная охотница была почти одного возраста с королевой, и, вероятно, в год их рождения это имя было просто очень популярным. С чего иначе королю Фольтесту называть так свою младшую дочь?
К главным воротам дворца подходили все вместе. Маленький Юлиан, свет и радость всего Университета, гордость родителей и глоток свежего воздуха в душной академической среде, вышагивал рядом со спутниками, как наследный принц, чьего визита все при дворе ждали с нетерпением, и Виктор решил последовать его примеру. Он расправил плечи, поднял подбородок, но, перехватив немного насмешливый взгляд профессора Иорвета, одернул себя и пошел нормально, не нагоняя на себя лишнего пафоса. Тем более, что с юным Зябликом соревноваться все равно было бесполезно.