Юноша вернул книгу на полку и отряхнул руки от серой пыли. Только сейчас он, должно быть, заметил бледность на лице Филиппы и то, какой напряженной выглядела ее улыбка — чародейка мысленно прокляла собственную слабость и позорное неумение ее скрыть. Она учила и воспитывала Виктора, а он, в свою очередь, присматривался и привыкал к ней — единственный из тех, с кем ей приходилось иметь дело, способный не только смотреть, но и замечать. Еще одно чудесное свойство короля — и опасное умение для соучастника.
— Снова мигрень? — участливо спросил Виктор, теперь вглядываясь в лицо наставницы очень пристально, и та вынуждена была кивнуть. — вам нужно больше отдыхать, — посетовал сердобольный юноша, но Филиппа лишь рассмеялась — смех провернул наконечник невидимого копья в правой глазнице, и чародейка поморщилась.
— Еще скажи, что в моем возрасте полезен свежий воздух и долгие прогулки у моря, — заметила она.
— Они полезны в любом возрасте, — улыбнулся Виктор, — пойдемте отсюда — я и сам сейчас задохнусь от этой пыли.
Он отвел ее в один из кабинетов под руку, как престарелую тетушку, хватившую лишка на придворном приеме, и Филиппа успела удивиться, как точно спутник выбирал повороты в бесконечных коридорах. Если бы Виктора хоть немного интересовала военная стезя, из него вышел бы прекрасный генерал, способный мгновенно запоминать расположение своих и вражеских частей и ориентироваться на незнакомой местности. Филиппа и прежде отмечала его феноменальную память, но до сих пор она вмещала в себя лишь имена нужных людей, страницы прочитанных книг и магические формулы.
Усевшись в глубокое бархатное кресло, Филиппа откинулась на высокую спинку и прикрыла глаза. Темнота под веками кружилась и отсвечивала зеленью — обычный эффект восстановленного зрения. Виктор потер ладони друг о друга, согревая их, и лишь после этого аккуратно прижал пальцы к вискам чародейки. Старательно, как ученица-отличница из Аретузы, прошептал заклинание, и Филиппа ощутила, как тиски, охватившие ее голову, медленно ослабевают. Она и сама могла бы проделать этот трюк с собой, но ей нравилось взращивать в Викторе чувство ответственности и дарить ему ощущение удовлетворения от хорошо выполненной работы. Он мог сколько угодно утверждать, что магия не была его коньком, что из него не вышло бы ни целителя, ни алхимика, но то, с какой охотой и без капли сомнений Виктор брался за каждую новую магическую задачу, было, несомненно, заслугой Филиппы.
Когда мигрень утихла, оставив после себя лишь легкий назойливый звон, который вполне можно было игнорировать, чародейка открыла глаза и ласково улыбнулась Виктору.
— Спасибо, Ваше Величество, — проговорила она, — простите, что оторвала вас от занятий.
— Так вы мне платите за помощь? — ухмыльнулся он, — неприкрытым сарказмом?
— В чем же здесь сарказм? — Филиппа сложила руки на коленях, — ты был занят, выбирая подарок для любимой, и ты — будущий король. Привыкай, «вашим величеством» тебя теперь будут звать все, включая меня.
Виктор подумал немного над ее словами, но не нашел, чем возразить. Неловко выпрямился, опустив руки, и вопросительно посмотрел на наставницу.
— Вы ведь пришли не только затем, чтобы я помог вам с болью? — поинтересовался он.
— В проницательности тебе не откажешь, — кивнула Филиппа и, поведя рукой, пригласила его сесть рядом с собой. Виктор послушно отошел к письменному столу и поднес к креслу Филиппы один из стульев. Уселся на него с таким видом, будто ждал очередного урока — сосредоточенный и серьезный. Филиппа снисходительно улыбнулась.
— Мой бедный мальчик, — заговорила она, — прошло всего несколько недель, а ты уже от каждой нашей встречи ждешь шокирующих новостей.
— Я теперь жду шокирующих новостей от каждой своей встречи, — откликнулся Виктор, чуть скривив губы, — если бы все, что происходит, происходило с кем-то другим, и мне об этом просто рассказали, я бы решил, что это все — вранье, и так не бывает.
— Ах, дитя, — Филиппа убрала прядь рыжих волос с его лба, снова огладила его щеку, — бывает еще и не такое. Ты станешь королем, и поймешь, что до сих пор жил в полном неведении. Но не бойся — я буду рядом с тобой и помогу тебе.
— С тех пор, как меня объявили наследником престола, я только и слышу о том, что стану марионеткой в ваших руках, — ответил Виктор с прохладцей, и Филиппа решила не принимать его тон на свой личный счет, — очередная голова в короне, чьи мозги хранятся в баночке в вашей лаборатории.
— Люди привыкли к крайностям, — усмехнулась чародейка мягко, — в их представлении, король может быть либо неуправляемым, каким был Радовид, либо покорным и безвольным, как Адда. Все уже забыли, какой была Редания во времена Визимира. Может быть, чтобы напомнить им, тебе стоит взять при коронации его имя.
— Это воспримут, как насмешку, — покачал головой Виктор.
— И тебе придется постараться, чтобы превратить это в заявление, — подтвердила Филиппа, — впрочем, твое имя ничуть не хуже. Пусть кто-то из твоих потомков решит назваться Виктором Вторым, надеясь быть на тебя похожим.
— Я хочу, чтобы меня судили по поступкам, а не по имени или происхождению, — с неожиданным жаром откликнулся Виктор, и чародейка покачала головой.
— Та история с твоим отцом все еще так трогает тебя? — спросила она участливо, и юноша снова потупил взор.
— Может быть, я вовсе не хотел знать его имени, — ответил он, и Филиппа знала, что только ей одной он мог в этом признаться. Сама чародейка прежде не придавала большого значения личности родителя Виктора, и теперь досадовала на себя, что не открыла ему этот секрет сама — темерская разведка сработала быстрее. И как бы юноша ни настаивал, что имя отца для него ровным счетом ничего не значит, окажись им хоть сам Император Эмгыр или последний пират со Скеллиге, чародейка чувствовала, что впервые в жизни Виктор лгал — и самому себе тоже. Невозможно было узнать нечто подобное и остаться равнодушным. И чтобы не ранить нежные сыновьи чувства, Филиппа даже придержала при себе откровение о том, что именно Вернон Роше оборвал жизнь того, кто растил и воспитывал Виктора с детства. Будь Сиги все еще жив он непременно называл бы такую скрытность выгодной инвестицией в будущее, но Филиппа не собиралась это использовать. Может быть, только в самом крайнем случае.
— Твой отец — достойный человек, — заметила она нейтрально, — никудышный политик и прямой виновник оккупации Темерии, но все мы совершаем ошибки. Если захочешь, ты всегда сможешь сблизиться с ним или забыть о нем навсегда.
— Я уже попытался, — вдруг признался Виктор и прямо посмотрел в глаза наставницы, — и, кажется, пообещал ему то, что не смогу исполнить.
Вот это был уже совершенно неожиданный поворот. Филиппа, привыкшая все и всех вокруг себя держать под контролем, не смогла сдержать удивленного выдоха.
— Его спутник, профессор Иорвет, — продолжал Виктор поспешно, будто не давая себе возможности передумать, — болен. Я знаю, что с ним не так, и обещал помочь, но, похоже, моих умений для этого все-таки недостаточно. А признаваться в этом мне… совестно, — он снова опустил глаза и покраснел гуще. От облегчения Филиппа тихо рассмеялась. Мальчишки! Вечно им хочется выглядеть героями в глазах своих отцов, даже если вслух они поносят их последними словами.
— И чем же он болен? — спросила она с любопытством. Профессор Иорвет, который, несомненно, заслуживал сгнить от Катрионы, ее не слишком заботил — разойдясь однажды, их пути почти не пересекались, хоть Филиппе иногда забавно было думать, что было бы, узнай бывший мятежник, кому именно слал прошения на имя Ректора, и чьей милостью получил сперва образование, а потом должность. Не будь он эльфом, расовым меньшинством, Филиппа его и на порог Университета не пустила бы.
— Мастер Сарасин в своем труде называет это «Хворью скитальца», — ответил Виктор, — он приводит формулу снадобья, но я не смог его приготовить, такой уровень алхимических знаний мне недоступен.
— О, мой дорогой, — Филиппа покачала головой, — этой беде легко помочь — тебе следовало обратиться ко мне сразу. Принеси мне формулу, и я приготовлю нужный эликсир. Или тебя научу его готовить.
Виктор с надеждой посмотрел чародейке в глаза. Несмело улыбнулся, совершенно по-мальчишески, и Филиппа на миг почти забыла, что помочь проклятому Иорвету в очередной раз решила исключительно из собственного интереса, а не ради гордости Вернона Роше за сына.