Второкурсницу звали Таней. Затронутая Юрием тема, как выяснилось, очень ее интересовала, да и вообще, судя по всему, она была той самой девушкой, которую он искал всю свою жизнь. Таня приняла это известие вполне благосклонно; она была просто чудо, за что и надлежало как можно скорее выпить. Музыка, и до того не камерная, вдруг стала совсем уже оглушительной.
— Надо валить из этого гадючника, — сказал Юрий.
А Таня, смеясь, ответила:
— Надо так надо, чего же мы ждем?
С этими словами она вынула из сумочки и надела очки в тонюсенькой черной оправе, сразу сделавшись на два порядка умнее и на целых три привлекательнее.
— Вот это да, — сказал Юрий.
— Ничего особенного, обычная близорукость, — ответила Таня.
— Понимаю, — сказал Юрий, — приходится много читать. А что, нынешние студиозусы до сих пор вынуждены перелопачивать тонны печатных изданий или тысячелетнюю мудрость человечества уже целиком перетерли на цифру?
— Кому что нравится, — ответила Таня. — Главное, что на зрение и книги, и компьютер влияют, в общем-то, одинаково.
— Ну, не скажи, — начал Якушев, но тут у Тани зазвонил мобильник, и она, сделав извиняющийся жест, взяла трубку.
Пока она разговаривала, Юрий тяпнул еще полтинничек — на этот раз уже не текилы, а для разнообразия простой русской водки — и закурил. Поднося ему зажигалку, бармен смотрел как-то странно — не то с сочувствием, не то с насмешкой, — и на протяжении долгих четырех секунд Юрий раздумывал, не начистить ли ему физиономию — чуть-чуть, без фанатизма, исключительно в воспитательно-профилактических целях, чтобы кто-нибудь другой, не столь сдержанный, рассудительный и толерантный, не оторвал дураку башку за такие взгляды.
Потом Таня, о которой он, грешным делом, уже почти забыл, тронула его за рукав и, наклонившись к самому уху, прокричала, что должна срочно ехать домой — что-то у нее там стряслось с любимой бабушкой: то ли сердце забарахлило у старушки, то ли, наоборот, взыграл радикулит.
— Я провожу, — выпятив грудь, вскинулся Якушев.
— Ни-ни, ни в коем случае, — решительно возразила Таня. — Такси уже у входа, доберусь в лучшем виде, а тебе там делать нечего: у бабули характер, она Сталина помнит, и не просто помнит — боготворит. У нее характер, у тебя язык, начатки философского образования и литр спиртного в желудке; вы обязательно сцепитесь, и получится, что вместо неотложной медицинской помощи я буквально за руку привела к любимой бабуле обширный инфаркт. Вот тебе мой телефон, позвони как-нибудь — договорим, с тобой интересно…
Потом Юрий стоял на улице, под фонарем, курил сигарету и думал, что свалял большого дурака, уйдя из клуба. Ну Таня, ну философский факультет; ну бабушка — с кем не бывает? Бабушка — это даже хорошо. Традиции, семейные рецепты, женские секреты — как оно все было на заре прошлого века… Связь поколений, так сказать. Бабушку надо беречь, но при чем тут он? Бабушка-то не его! Не получилось с Таней — получилось бы с Валей или какой-нибудь Анжеликой…
С низкого, мутного, изжелта-серо-фиолетового неба, сверкая в конусе отбрасываемого фонарем света серебристыми блестками, сыпался мелкий осенний дождик. Волосы у Юрия намокли, холодная вода тонкими извилистыми струйками текла за воротник, щекоча разгоряченную кожу, и он как-то вдруг понял, что в клуб ему возвращаться незачем, да и не больно-то хотелось. Из всего, что помнилось об этом вечере и общении с Таней, следовало, что нагрузился он сегодня сверх своей обычной меры; из осознания этого бесспорного факта, в свою очередь, следовало, что он уже протрезвел — по крайней мере, отчасти — и что убивать остаток ночи на то, чтобы опьянеть снова, мягко говоря, нецелесообразно. Рассудок вернулся, включилась логика, и Якушев понял, что пора домой.
Проверив, остались ли в бумажнике хоть какие-то деньги, он махнул рукой таксисту, который выжидательно поглядывал на него из окна припаркованной у входа в клуб машины, выбросил в лужу окурок и погрузился в салон лихо, со столичным шиком подкатившей иномарки.
— Почему один, уважаемый? — спросил, едва тронувшись с места, сидевший за рулем смуглый усач.
— У нее бабушка заболела, — ответил Юрий.
— Вай, не повезло! Эти бабушки, слушай… Где они, там никакого секса! Моя в прошлом году умерла, пусть земля ей будет пухом. Не поверишь: мне сорок, ей сто четыре, а она мне каждый вечер звонит: Ашотик, ты зубы почистил? Ара, почему нет? Уже десять часов, слушай! Сейчас почисти и в кровать! Хорошая была женщина, — добавил он, подумав.