В феврале, когда снег идет подряд два дня и две ночи, случаются всякие диковинные чудеса. Руксандре было шестнадцать, но она сделала еще один шаг, и снова к ней вернулись ее шесть с половиной лет.
— Папа! — закричала она сразу. — Смотри, вон можжевеловая ветка, она торчит опять под балкой! — И стала по своей глупой привычке накручивать волосы на палец.
— Пока тебе было четырнадцать, пятнадцать и шестнадцать лет, я принес четырех зайчат.
— Где же они?
— Спят. После всего, что случилось, они не проснутся до самого вечера.
— А что с ними было?
— А вот что. Они жили вместе со своей мамой, жили там, где всегда бывает лето. Сегодня утром они проснулись ужасно голодные, и мама положила перед ними большой арбуз, а в руки каждому зайчонку дала ножик и вилку. Чтобы они не запачкали себе шерстку, мама повязала каждому фартучек из капустного листа. И зайчата съели арбуз, и капустные фартучки тоже. Мама отправилась в лес за корой молодых деревьев, закрыв дверь на ключ и уложив зайчат на кроватки из душистой травы. Но непослушные зайчата не хотели спать, а стали резвиться и грызть морковный пол и — бух! — провалились прямо на берег нашего озера, в снег. Испуганные зайчата забились в карман к одному человеку, что сидел возле проруби с удочкой. Поняв, что ему не дождаться рыбки, ни большой, ни маленькой, человек смотал удочку и пошел в корчму согреться стопкой ракии. «Налей-ка мне, дружище, стаканчик!» — крикнул он с порога хозяину и полез в карман за деньгами, но вместо денег вытащил за уши зайчат и брякнул на стойку. А хозяин не глядя смахнул зайчат рукой прямо в ящик, где лежала и можжевеловая ветка.
— Не может быть, она взлетела на луну.
— Она не долетела до луны, зацепилась за облачко, споткнулась и шлепнулась на стойку. Жадные зайчата хотели погрызть ветку, но сробели, потому что ягоды на ней горели как огонь.
— И они убежали!
— Стойка в корчме была сделана из того же дерева, что и утки, на которых стоит наша мельница. Мне сказал об этом один знающий человек. Его зовут Ион Лэстун, и он учится с тобой в одном классе. Вон он стоит во дворе и звякает упряжью на санях, дожидается, когда ты соберешься и вы пойдете в школу.
— Школы больше нет. Вчера мы ее натерли шкуркой, и ее съели собаки.
— Как бы не так! Сегодня всю ночь собаки воевали с волками, и им просто было некогда.
— Ладно, — соглашается Руксандра, — так и быть! Пойду с Ионом Лэстуном в школу. Но когда я приду обратно, мне хочется поговорить с зайчатами. Расспросить их кое о чем…
Падает снег. Я стою у окна и думаю: где мне взять слова для четырех говорящих зайчат?
1982
Послесловие
Родился я посреди Бэрэгана, знаменитой степи, там, где луна смахивает на шляпку подсолнечника, который, накренясь над всей Брэильской поймой, кланяется самой прославляемой реке Европы — Дунаю. Мое село, окруженное заводями и зарослями чертополоха, поставлено на перекрестке дорог, уходящих в полынную зыбкую мглу, оно тычет в небо сухими перстами колодезных журавлей и прижимается всеми ребрами к акациям, из которых май возводит алтари своих воскурений. В годы мои распрекраснейшие бабка посадила меня на конька из пшеничного колоска (водятся эти кони в степных урочищах), купал я его в речной протоке, в Горьком ручье и в Белом пруду, поил молочком молочая. На ночь прятал под деревянными мосточками или в глубине сарая под санками, укрывал его долькой персика, чтобы волки его не кусали, и проскакал я на нем по всем селениям между городами Рымником и Брэилой, останавливался ночью у овечьих кошар, а днем — на вершинах курганов, где ветер рукам своим дает захмелеть, копаясь в листве чабреца, а тоской истомленные призраки рассказывают побасенки, в которых приходят кататься нагишом молодые дни с телом чисто жемчужным. Бэрэган — это небо, несомое на плечах безымянных богов, побежденных во время оно, в великой битве с бабочками и мотыльками из Молдовы, которые заполонили всю степь, прилетели, чтобы украсить себе крылышки пятнами неведомого им света. Через Бэрэган проходит ось мира, ибо и начало и вечность всех миров проходит через колос пшеницы, что на тонком стебле колышется.