- А почему ты не рассказывал об этом раньше? - прервал Евлапа Штригель.
- Не имел права, - развёл руками тот. - Но сейчас, когда нападения участились, и положение стало угрожающим, правительство, точнее, его часть, пришло к выводу, что во главе государства должен встать человек, для которого война - привычное дело. И мы решили обратиться к тебе.
Воцарилось молчание. Мужчина размышлял, а его родные изумлённо смотрели на чиновника. Тот же после паузы продолжил:
- Дитрих, я понимаю, как это неожиданно и не вовремя, но... тебя ждут в Берлине.
Глаза Штригеля опасно блеснули.
- Это приказ? - вопросил он тихо.
- Можешь считать, что да, - виновато ответил Евлап.
- Подчиняться приказам я не намерен, - выпрямляясь во весь рост, сурово сказал Дитрих. - Ваша правящая верхушка, видимо, запамятовала, кто создал этот мир. И хотя я не люблю об этом напоминать, но, увы, иногда приходится. Так вот, сначала я обсужу всё с семьёй, а потом приму решение.
Друг глядел на Штригеля почти с ужасом.
- Я не узнаю тебя, - произнёс он. - Твоё детище в опасности, а ты...
- Моё детище, - прервал его экс-правитель, - несмотря на все старания Менгера и Шефера, не совсем здорово, и небольшое кровопускание ему не повредит. Йарден объяснил бы тебе это популярно.
Евлап вздрогнул.
- Удар ниже пояса, Дитрих, - пробормотал он.
Осознав, что перегнул палку, тот примирительно сказал:
- Прости. В любом случае за пару дней катастрофы не произойдёт, а послезавтра я дам ответ.
Чиновники вздохнули с облегчением.
- Не радуйтесь раньше времени, - предупредил их Штригель, - скорее всего, я откажусь. Поэтому советую подумать об альтернативе.
Люди понуро переглянулись и направились к двери. Евлап задержался.
- Знаешь, - сказал он с оттенком презрения в голосе, - все годы нашего знакомства я считал тебя очень цельным человеком. Но теперь начал в этом сомневаться.
Товарищ уже шагнул за порог, когда его остановили слова Штригеля:
- Почему правительство не передало мне бразды правления, когда в государстве царило спокойствие? - спросил тот. - Как оно могло допустить, чтобы человек, за которого вступился сам Бог, дав ему возможность реабилитировать себя через многие столетия, погибал от нереализованности? И ты, ты тоже ничего не сделал, чтобы изменить ситуацию. Если бы с помощью Греты и Тоши я не справился бы со сплином и не начал писать... Да что тут говорить? Подумай об этом, прежде чем меня осуждать.
Евлап растерялся, а Штригель, обняв жену и сына, вышел, аккуратно притворив дверь. Постояв немного в задумчивости, чиновник промолвил, обращаясь к стене:
- А ведь он прав. Мы бросили Дитриха на произвол судьбы, понадеявшись на его душевную крепость. Но я-то прекрасно знал, с каким трудом он адаптируется к этому миру.
И воскликнул, ударив собеседницу кулаком:
- Штригеля необходимо уговорить во что бы то ни стало. Иначе свободное общество прекратит своё существование.
Недоумевающе посмотрев на разбитую в кровь руку, Евлап вздохнул и, замотав кисть платком, покинул палату.
Когда Дитрих со спутниками шёл по длинному коридору Центра клонирования, Натон спросил:
- Я не совсем понял тебя, отец. Ты, действительно, хочешь отказаться от поста, принадлежащего тебе по праву?
Не глядя на сына, Штригель ответил:
- Да. Я не себялюбец, но меня оскорбило, как быстро свободное общество забыло о моём существовании. Нынешнее поколение, как и до возникновения петли времени, понятия не имеет, кто я такой.
- Ты преувеличиваешь... - неуверенно начал сын.
- Нет. Память людей, живущих в нашем до отвращения спокойном мире, коротка. Какое им дело до какого-то Штригеля, когда основной их заботой было и остаётся добывание баллов. Я ничем не обязан этим...
Натон резко остановился и, развернув отца лицом к себе, прижал к стене. В глазах мужчины плескался гнев.
- Как ты смеешь?! Ведь это твои последователи, прекрасно знавшие о твоих планах и разделявшие твои идеи, довели большую часть человечества до состояния амёб. Сейчас у тебя появился шанс всё изменить, но ты готов позволить обществу окончательно деградировать лишь потому, что неблагодарный народ ежеминутно не вспоминает о тебе, не упоминает имени на каждом углу и не восторгается великими деяниями...
Дитрих побледнел.
- Ты, действительно, думаешь, что я нуждаюсь в славе и поклонении? - тихо спросил он. - Ты презираешь меня?
Сын покачал головой.
- Нет. И никогда не смогу. Но... отец, исправить ошибки тех, кто шёл за тобой, должен именно ты.
В разговор вмешалась Генриетта:
- Я считаю, - сказала она, - что правы вы оба. Пренебрежение, выказанное Дитриху, и впрямь оскорбительно. Ты же видел, что с ним творилось, и знаешь, что мучился он не один год. Но, с другой стороны, нельзя жить с обидой на весь человеческий род, бесстрастно наблюдая, как рушится тобою же созданное. Кроме того, люди в опасности, а разве это не повод, чтобы забыть о личных счётах.