Сама Ирина похудела, посвежела и расцвела; муж нередко говорил, что у него новая жена - удивительная незнакомка, полная загадок. Жизнь, войдя в колею, катилась по ней, как хорошо смазанная телега, и ничто, казалось, не предвещало бурь и потрясений.
Войдя в класс, Натон осторожно положил портфель на стол. В нём лежала хрупкая тарелка-панно с изображением котёнка, которую он собирался подарить Дилии Уинкт. Девочка опаздывала. Подросток раскладывал на парте тетради и учебники, когда в дверь влетела Лаина и, безумными глазами глядя на однокашников, прошептала:
- Дилия не вернулась после комендантского часа...
Что это означало, знали все. Никогда более Уинкт не появится здесь, никогда не встанет у доски, не заговорит с ними...
Натон вскочил и, кое-как запихнув в портфель книги, ринулся к двери.
- Дорпкуин, куда ты собрался?
Ледяной голос на мгновение приморозил мальчика к месту. На пороге стояла учительница немецкого языка фрау Зингер. Натон попытался обойти солидную фигуру преподавательницы, но та загораживала все щели, через которые он мог бы пробраться. Сделав вид, что смирился, Натон поплёлся к своему столу, однако, когда немка шагнула в комнату, как уж, проскользнул в образовавшийся лаз.
- Стой! Стой, негодный мальчишка! - неслось вслед.
Но того уже ничто не могло остановить. Мальчик захлёбывался слезами, а перед его внутренним взором стояло милое, улыбающееся лицо Дилии с забранными в конский хвост волосами и большими серыми глазами.
- Ненавижу! Ненавижу! - твердил подросток, бросая вызов жестокому и несправедливому миру.
Выбежав из школы, он вытащил из портфеля панно и швырнул его в установленную на втором этаже камеру наблюдения. Осколки фарфора, стекла и пластика со звоном посыпались на чистейший, без единой соринки, асфальт. Взвыла сирена, оповещая о нарушении, а Натон, показав средний палец безопасному уже видео-прибору, свернул в ближайший переулок.
Белый зал заливали солнечные лучи, отражающиеся от зеркал и украшений на стенах и разбрасывающие по помещению яркие золотые капли. Падали они и на стоящее под огромным портретом Адольфа Гитлера кресло, похожее на трон. Если бы досужий [3]наблюдатель заглянул за его спинку, он заметил бы замаскированную дверцу, ведущую в небольшое полутёмное помещение, где за столом, освещённым настольной лампой, сидел мужчина лет тридцати пяти с резкими чертами лица и писал.
Внезапно он замер, отшвырнул ручку и, сцепив пальцы на затылке, откинулся на спинку стула. Дитрих Штригель вновь думал о том, что произойдёт, когда Изольда Браун покинет земную юдоль[4]. Всё, сделанное им для блага этого мира, в тот же миг канет в лету[5], и сам Штригель окажется в смертельной опасности, слишком много врагов за последние годы приобрёл «божественный» Дитрих.
Вздохнув, он поморщился, вспомнив ходившие об их паре слухи. Изольда никогда не позволяла себе быть навязчивой, а недавно, видя, как тяжело даётся любовнику близость с немолодой женщиной, настояла на прекращении их отношений. И после разрыва оба остались хорошими друзьями, запросто делившимися друг с другом самым сокровенным.
Фройляйн[6] Браун отличалась отзывчивостью и добротой и полностью поддерживала гуманную политику Дитриха. Тверской округ, которым тот управлял уже десять лет, оставался единственным, где не вершились бессмысленные казни, и жители не умирали от голода, а получали образование и достойную работу.
Мифам о неполноценности славянских народов Штригель не верил. Жизнь не единожды сталкивала его с удивительными людьми, родившимися в России, Болгарии, Польше - странах, которые, появись такая возможность, подарили бы миру, подмятому наци под себя, гениальных учёных и деятелей искусств. И слишком много убогих разумом, кичливых и звероподобных выходцев из Германии он видел вокруг.
Ещё раз вздохнув, Дитрих прогнал прочь бесполезные мысли и, взявшись за перо, углубился в работу.
По улицам чистого, тихого города шёл мальчик. Глаза его покраснели от слёз, в голове теснились злые мысли, а ноги шагали сами, ведя хозяина по неизвестному маршруту.
Впереди замаячили белоснежные одежды «ангелов» «божественного» Дитриха. Был разгар дня - время безопасности, но сработал рефлекс, и Натон, попятившись, спрятался в темноте ближайшего подъезда. Надежда, что патруль пройдёт мимо, не оправдалась; солдаты остановились как раз напротив места, где затаился подросток, и, закурив, сели на скамью у входа. Мальчик напряг слух. Он неплохо владел разговорным немецким, но гортанное произношение беседующих затрудняло восприятие.