Нелегкий выбор ему предложили сделать, стать слабоумным или признаться в убийствах, которые он не совершал. Выбраться бы отсюда… С ним осторожничали, вон как ему в нос игломе-том тыкнули.
А те, кто все это подстроил? Почему им нужно было, чтобы его непременно убил суд? Учитывая ловкость, с которой они действовали, они вполне могли покончить с ним сами.
Бедняга Шон так оказался неосмотрителен!
Джонни попытался привести в порядок мысли. Сейчас главное - выбраться отсюда. Убедить в чем-либо тупоголовых полицейских вряд ли удастся. Значит, он должен использовать малейшую возможность, чтобы сбежать. Ему, видно, самому придется найти настоящего убийцу, иначе как ему оправдаться.
Дверь камеры опять заскользила, уходя в стену. Джонни ожидал увидеть то самое страшилище, кресло электродного психоанализа, но вместо этого к нему в камеру вошел аккуратный старичок - строгий костюм, черный галстук-бабочка, запах дешевого одеколона.
- Доктор Браун, тюремный психолог, - представился старичок и присел на сиденье, оставшееся выдвинутым из стены с визита следователя. - Три отравленные иглы - это многовато даже для крепкого человека, но вы выглядите отлично, мистер Голд.
Джонни обшаривал глазами старичка, ища выпуклость оружия, - и поймал проницательный взгляд.
Доктор Браун проговорил:
- Я безоружен, мистер Голд. Так что вы можете сделать со мной что угодно, учитывая ваше прекрасное телосложение и мою старость.
- Вам следовало бы подыскать более подходящую для ваших лет работу.
- Только не пытайтесь взять меня в заложники, мистер Голд: полвека назад, когда меня принимали на работу, я дал расписку, что ответственность за все происшедшее со мною во время выполнения мною служебных обязанностей ложится на меня.
- И за пятьдесят лет вам не пришлось пожалеть об этом?
- Эх, мистер Голд, сколько раз доктора вытаскивали меня с того света с переломанными костями, я и счет потерял!
- Вероятно, ваши работодатели считают, что ваш риск окупается вашим заработком.
- Что до моего заработка, так любой тюремщик получает вдвое больше моего.
- Какого же черта вы тут делаете?
- На моих плечах трое внуков да жена-инвалид, вот и приходится трудиться на старости лет. Дочь с зятем погибли где-то в горах, под обвал попали. Семечко искали, язви его… Ты, сынок -вы же простите старику такое обращение - ты тоже прилетел на Трабатор семечко искать?
- А то для чего еще. Приехал на Трабатор, и влип в историю. Эти ваши недоумки заладили одно: ты убил, ты убил… Да не убивал я никого! Это все подстроено!
Старичок психолог ласково сказал:
- То же и я думаю, сынок. Ты не убийца.
Джонни приободрился, и вместе с тем что-то насторожило его в таком легком признании старичком его правоты.
- Почему же вы, док, не скажете им, что я не убийца?
- Про это я толкую им, как только тебя доставили сюда.
- Если они не верят вам, зачем они вас здесь держат?
- Они верят мне, но…сомневаются. Я ведь могу ошибиться. Еще бы, попробуй доказать, что твой подопечный действовал в состоянии умопомрачения, когда он вовсю изображает из себя здорового!
- То есть… что еще за умопомрачение?
- Это я про убийства, сынок. Спич, Ранкен, Маркер, Ом… А что, очень просто, у многих старателей мозги однажды съезжают набекрень, только каждый по-своему с ума сходит. Я ведь тоже был старателем, о, я знаю, что это такое, оказаться в неудачниках, трудиться день за днем, и все впустую! Все окружающие кажутся виноватыми, ну, и сорвешься с резьбы.
- Подождите, доктор Браун. Ни во сне, ни наяву я никого не убивал. Да, я знаю, у меня в номере обнаружили всякие вещицы: камень в крови, кассета без одной парализующей иглы, хорошо наточенный нож… Но это все мне подсунули! И Маркера я не угощал коктейлем с барбадуром!
Старичок, успокаивая, коснулся плеча Джонни.
- Я понимаю, сынок, тебе тяжело. Ты не виноват ни в чем, повторяю тебе. Все это проделки нашего сознания, нашего темного “я”. Что поделать, так…
- Ом перед смертью сказал, что я - не убийца, что это не я стрелял в него!
- Я видел, как он умирал. Слова дантийца едва возможно было разобрать, один хрип… Да, он пробормотал что-то вроде “это не он”, а кого дантиец имел в виду, мы уж не узнаем. Может, он говорил про портье или про управляющего гостиницей?
- Но лейтенант Шон сказал, что Ом говорил обо мне!
- Лейтенант Шон истолковал слова Ома в твою пользу, и многие приняли это толкование за истину. Шон умер, к сожалению. Мало кто теперь…
- Шона убили полицейские. Вы, вы убили его, потому что он хотел докопаться до правды! Вы и их убили, Маркера, Ома…
Психолог направился к двери. Перед тем, как выйти, он сказал:
- Психиатрическая лечебница в горах все же лучше кресла для электродного психоанализа. Хотя, кхе, если подумать, конец все равно один, после кресла ведь прямая дорога в ту самую лечебницу… Наверное, тут каждому лучше самому решить для себя, что предпочесть: стать ли слабоумным или остаться как есть. Вот ты и реши, сынок.
За психологом задвинулась дверь
ШЕЙЛА ТОБЕРС
Слова психолога раскаленными угольями терзали рассудок Джонни. А ведь такое могло быть, во всяком случае, возможно было вообразить то, о чем говорил старый хрыч. В школе косморазведчиков несколько занятий отводилось так называемым космическим психозам. Одиночество, неуправляемость ситуации, невозможность получить помощь со стороны - и у человека могло помутиться сознание, навсегда, надолго или на какое-то время. Иногда случалось, что человек периодами “отключался” и приходил в себя. В течение периода умопомрачения больной обычно напоминал сомнамбулу, но могло быть и иное, он мог оставаться активным и даже способным к элементарным рассуждениям. Неужели что-то подобное произошло и с ним, думал Джонни.
Он закрыл глаза и немедленно увидел Лолу. Он видел ее какое-то мгновение, и тут же ее лицо растворилось в заре, юности дня, и в весне, юности природы, развевающиеся волосы ее стали порывами ветра, а сама она - хороводом берез между бездною неба и зеленым ковром Земли. И хрустальный родник ее голосом прожурчал его имя…
Да разве могла быть она иной, не жизнью мира, а иной, не юностью и весной, а иной? Она не могла быть иной, и пока он говорил себе это, пока он знал это и верил в это, он не мог в злобе или в досаде убивать.
Он не убивал, находясь в сознании, но он-де безумный убивал? А с какой стати ему сходить с ума? Старик уверял его, что он сошел с ума, потому что ему не удалось найти семечко. Но разве семечко было его главной целью, разве ему были нужны деньги, или же разве сила Преображенного трилистником была ему нужна ради самой силы? Не сила, не богатство и не власть были нужны ему, хотя бы эта власть была властью над всей Галактикой. Он хотел встать рядом с Лолой, и взять ее руки в свои, и обнять ее. Если бы ему на роду было написано сойти с ума из-за неисполнения его желания, он сошел бы с ума значительно раньше, еще догприбытия на Трабатор. И прежде, чем затуманить ему разум, безумие должно было сожрать его сердце, но ведь этого не произошло, образ Лолы, хранившийся в его сердце, по-прежнему светился жизнью и чистотой.
В конце концов, любое убийство, любое совершенное в городе злодеяние можно было приписать ему и пояснить, что это, дескать, он сделал в состоянии умопомрачения, поэтому он об этом не помнил. Нет уж, как бы ему ни дурили голову следователь с психологом, а Спича, Ранкена, Маркера, Ома и Шона он не убивал.
К этому времени в заделанном решеткой окне сгустились сумерки. Тускло засветилась лампочка на потолке, и в камеру Джонни вкатили столик с едой.
- Жрать, - буркнул тюремщик.
На несколько дней Джонни оставили в покое. К нему никто не заходил, его никуда не отводили, только дважды в день, утром и вечером, два тюремщика вкатывали к нему столик с едой, овощной похлебкой или жидкой кашей. Пока он утолял голод, один из тюремщиков всегда стоял у двери с ладонью на рукояти игломета, как будто была опасность, что за несколько минут, которые Джонни отводились на еду, он из ложки сделает плазменную гранату.
На пятый день заключения Джонни опять увидел старичка психолога.