Что ж, кое-кому она это припомнила – в ходе войны некоторые из них попали к ней в руки. Имея время, она могла сломить самого сильного мужчину, самую горделивую женщину, переделать их, вылепить по своему усмотрению, как из глины. Возможно, этот способ не так скор, как Принуждение, зато он доставляет несравненно больше удовольствия. И, кроме того, едва ли Грендаль смогла бы переиначить на свой лад тех, с кем поработала она, Семираг. Сети Принуждения можно распутать, а вот ее пациенты… Они на коленях умоляли предать их души Тени и покорно служили до последнего вздоха. Всякий раз, когда очередной советник Зала публично объявлял о своей верности Великому повелителю, Демандред пыжился от гордости, полагая, что сделан еще один удачный ход. Для нее не было большей радости, чем видеть, как даже годы спустя их лица бледнели и они раболепно спешили заверить ее, что остались такими же преданными, какими она их сделала.
Висящая в воздухе женщина всхлипнула, всхлипнула в первый раз, но тут же усилием воли подавила рыдания. Семираг бесстрастно ждала. Возможно, обстоятельства и требуют быстрых действий, но чрезмерная поспешность могла все испортить. Рыдания послышались снова, пациентке уже не удавалось их сдерживать. Они становились все громче, громче и наконец перешли в истошный вой. Обнаженное тело, конвульсивно содрогавшееся в невидимых путах, покрылось потом, голова моталась из стороны в сторону, волосы развевались. Душераздирающие вопли продолжались, пока пациентка не выдохлась, но возобновились, как только она вновь набрала в легкие воздух. Голубые глаза выпучились и остекленели: похоже, она ничего не видела. Вот теперь можно и поговорить.
Семираг резко оборвала потоки саидар, но прошло несколько минут, прежде чем крики стихли и сменились тяжелым дыханием.
– Как тебя зовут? – мягко спросила она.
Сам вопрос не имел значения, важно было то, что пациентка ответит. Он мог прозвучать по-другому. Частенько Семираг спрашивала: «Ты по-прежнему противишься мне?» – и со смехом выслушивала заверения в том, что это не так. Но сейчас не было времени задавать вопросы только для развлечения.
По телу висящей женщины пробежала непроизвольная дрожь. Опасливо глядя на Семираг, она облизала губы, прокашлялась и наконец хрипло пробормотала:
– Кабриана Мекандес.
Семираг улыбнулась:
– Приятно говорить мне правду, не так ли? – Наряду с центрами боли в человеческом мозгу имеются и центры удовольствия, и сейчас Семираг, приблизившись к пациентке, на несколько мгновений возбудила один из них.
Глаза Кабрианы едва не выкатились из орбит, она ахнула и задрожала.
Вынув из рукава носовой платок, Семираг мягко приподняла голову женщины и утерла пот с ее недоумевающего лица.
– Я знаю, Кабриана, тебе приходится очень несладко. Постарайся не осложнять свое положение. – Легким касанием она убрала с лица пациентки упавшие на него влажные волосы. – Хочешь попить? – Не дожидаясь ответа, Семираг направила Силу, и маленькая металлическая фляга взлетела со столика в углу и оказалась в ее руке. Айз Седай не отрываясь смотрела на Семираг, но жадно припала к горлышку. После нескольких глотков Семираг отняла флягу от ее губ и вернула на стол. – Вот так-то лучше, не правда ли? Помни, что я сказала: не стоит осложнять свое положение.
Семираг отвернулась, и тут неожиданно послышался хриплый голос Кабрианы:
– Я плюю в молоко твоей матери! Проклятая приспешница Темного! Слышишь меня? Я…
Семираг прекратила слушать. В любое другое время она была бы рада узнать, что сопротивление пациентки еще не сломлено, значит, с ней можно работать и работать. Какое блаженство медленно, шаг за шагом, лишать человека достоинства и собственной воли, видя, как он, чувствуя, что и то и другое покидают его, судорожно цепляется за последние жалкие остатки. Но сейчас времени на это не было. Семираг старательно вновь свила сеть, с тем чтобы болевые центры Кабрианы испытывали постоянное воздействие, завязала потоки. Вообще-то, она предпочитала лично контролировать процесс, но сейчас требуется поспешить. Семираг привела сплетенную сеть в действие и, направив напоследок Силу, чтобы потушить свет, вышла, закрыв за собою дверь. Темнота тоже сыграет свою роль. Эта упрямица останется в кромешной тьме, наедине с непрекращающейся нестерпимой болью.
Не сдержавшись, Семираг раздраженно фыркнула. Всему, что она делала сейчас, недоставало утонченности. Она не любила спешить, и ей не нравилось, что ее отрывали от дела. Девица-то попалась своевольная, а обстоятельства довольно сложны.