Странно, но далеко не все послы сочли нужным проанализировать факт серьезной, а вовсе не ритуальной, стычки между Наследником и охраной почившего Властелина, в результате которой четверых гвардейцев пришлось исключить из списков полка вследствие, как было сказано, их гибели при исполнении служебных обязанностей. То ли потому, что дипломаты не очень поняли разницу между одним и другим и решили, что так оно и должно было быть, то ли по другим причинам. И лишь трое или четверо заметили, что стычка эта весьма смахивала на заранее подготовленное покушение, а следовательно, что новый Властелин может столкнуться с сильным противодействием на самых верхних уровнях власти - если только в самом ближайшем будущем не предпримет таких шагов, которые заставят даже оппозицию если не согласиться с ним, то во всяком случае притихнуть. Правда, тут следует заметить, что никто из дипломатов - и не только они собственно, и не знал, существует ли вообще какая-то оппозиция, а если существует, то каких взглядов придерживается, чего хочет от нового Властелина и чего не хочет. Они просто исходили из того, в общем правильного, предположения, что какая-то оппозиция, явная или скрытая, существовала, существует и будет существовать всегда и везде - все по той же причине биполярности мира.
Итак, все, поголовно все ожидали от нового Властелина каких-то решительных действий, на которые он своим поведением при выполнении древнего ритуала как бы подал заявку. И нельзя сказать, чтобы он этого не понимал: все-таки он рос в Жилище Власти, и политика была тем воздухом, каким в этом доме дышали все, от Властелина до последней судомойки. Однако он был, пожалуй, единственным человеком, понимавшим, что сегодня он ни к каким действиям готов не был, завтра тоже мог еще оказаться недостаточно подготовленным, и лишь послезавтра, может быть... Думая так, он имел в виду, разумеется, не календарные, а политические "завтра" и "послезавтра", которые, как известно, могут растягиваться на недели, месяцы и даже годы. И мы с вами, пожалуй, можем понять причины этой его неуверенности.
Вынужденный совершить требуемое и оправданное Порядком насилие, и не единичное, а многократное - включавшее в себя пять убийств, - он тем самым совершил и еще одно насилие: над самим собой, как и предсказывал его ныне покойный отец. И как Ястре (он чувствовал) необходимо было время, чтобы прийти в себя после учиненного над нею, опять-таки законного и неизбежного, надругательства - так и ему требовалось не меньше часов и дней, чтобы понять, кто же он теперь таков и на каком обретается свете. Потому что именно от этого зависело - что он должен и чего не должен впредь делать.
Ему нужно было примириться с самим собой; и он старался сделать это. Он видел два пути для достижения такого примирения. Можно было признать себя виноватым и пообещать самому себе тем или иным способом искупить вину, и впредь поступать совершенно иначе. Но можно было и наоборот: раз и навсегда сказать себе, что все произошло именно так, как только и могло, и должно было произойти, что его личная вина во всем случившемся была не большей, чем вина топора, которым рубят головы; ручку топора в данном случае сжимали и все его многочисленные предки, установившие и выполнявшие такой порядок, и бесчисленные современники, которые этот порядок принимали и одобряли - а следовательно, виниться было не в чем и нечего искупать. В таком случае не следовало искать никаких новых путей, но двигаться по проторенной дороге до тех пор, пока не пробьет и его последний час.
Этот второй вариант был проще и в чем-то даже приятнее: в нем была, самое малое, полная ясность. Во всяком случае, так казалось с первого взгляда. И, наверное, Рубину Власти потребовалось бы минимальное время, чтобы справиться со своими переживаниями, если бы не кое-какие несовпадения, на которые он при всем желании не мог не обращать внимания.
Первым, что заставляло его вновь и вновь возвращаться к своей позиции, к ее выбору, была схватка с гвардейцами. В отличие от дипломатов, Изар прекрасно понимал разницу между ритуальным бряцанием шпагами и серьезной дракой, когда тебя хотят убить. Он не сомневался в том, что это было покушение, но пока еще не мог понять: кто и зачем его организовал. Значит, существовали в Ассарте какие-то силы, о которых не предупредил его ни отец, ни кто-либо другой.
Вторым же являлось чисто интуитивное ощущение того, что в Державе что-то идет не так, как нужно, как должно бы идти.
Не поняв того и другого, считал он, нельзя было предпринимать никаких серьезных шагов. Об этом он и думал днями и ночами, не покидая Летней Обители Властелинов, где находился вдвоем с грустной Ястрой - не считая, разумеется, прислуги и охраны.
...Он лежал в постели, но не спал, когда ему доложили, что его просит незамедлительно принять Ум Совета для важной беседы.
Женщина, с которой мы не раз уже встречались в былые времена, стояла на опоясывавшей дом-галерее и, опершись локтями о балюстраду, глядела в небо - густое, южное, цвета индиго - в котором, однако, не было солнца, хотя все вокруг заливал июньский, утренний, животворный свет. Пахло цветущими травами, и казалось, размышлять там можно было лишь об одном: о прекрасном чуде жизни, не прерывающейся даже и тогда, когда завершился твой планетарный цикл; нет, не прерывающейся, хотя и во многом меняющейся. Однако, судя по выражению лица женщины, по нахмуренному лбу, сведенным к переносице бровям, плотно сжатым губам - ее занимали совсем другие мысли.