Лес по сторонам дороги стал гуще; деревья были моложе и стояли плотней; а потом дорога повела под уклон, сбегая в низину меж холмов — склоны их густо заросли орешником. Наконец эльфы сошли с тропы. Справа лежала зеленая тропинка, совсем невидимая сквозь кусты. И они пошли по ней — назад по лесистым склонам, к гребню холмистой гряды, что протянулась вдоль речной долины. Неожиданно путники вышли из-под деревьев — и им открылась широкая луговина, серая в ночном свете. С трех сторон ее ограждали деревья; но с востока земля круто обрывалась, и вершины деревьев на склоне были вровень с их ногами. Внизу распростерлись под звездами заливные луга. Неподалеку, в Заборье, мигали редкие огоньки.
Эльфы сидели на траве и тихо переговаривались; на хоббитов они, казалось, совсем перестали обращать внимание. Фродо и его товарищи завернулись в плащи и одеяла, и дрема накрыла их. Сгущалась ночь, огни в деревне гасли один за другим. Пин уснул, положив голову на зеленый пригорок.
Высоко на востоке закачалась Звездная Сеть, Реммират, и медленно всплыл над мглой мира пылающим рубином Боргиль. Потом вдруг мгла раздернулась, будто вуаль — и наклонившись, точно выкарабкиваясь из-за горизонта, встал во весь рост Небесный Меченосец Менельвагор в своем сверкающем поясе. Встречь ему грянула песня эльфов. Внезапно под деревьями алым пламенем вспыхнул костер.
— Идите сюда! — позвали хоббитов эльфы. — Идите же! Пришло время бесед и веселья!
Пин сел и протер глаза. Он дрожал.
— В зале горит костер, и ужин ждет гостей, — сказал стоящий перед ним эльф.
В южном конце луговины был проем; зеленый пол уходил там в лес, и кроны смыкались над ним крышей огромного зала. Громадные деревья колоннами высились по бокам. В центре зала пылал костер, а на стволах-колоннах медленно горели золотисто-серебряный светом факелы. Эльфы сидели вокруг огня — на траве или на кругляшах — срезах сухих деревьев. Некоторые ходили туда-сюда, разнося чаши и разливая питье; другие раскладывали по тарелкам еду.
— Ужин у нас скудный, — сказали они хоббитам. — Это дорожная трапеза, а не домашний пир. Если будете когда-нибудь у нас — вот тогда мы вас по-настоящему угостим!
— Я и в день рожденья лучше не угощал! — ответил Фродо. Потом Пин безуспешно пытался вспомнить, что он ел и что пил: он во все глаза смотрел на лица эльфов, во все уши слушал их голоса и смех — все разные, и такие красивые, точно он грезил наяву.
Он помнил только, что ел хлеб — белый и мягкий, и до того вкусный, будто вы умирали от голода — а вам подали вдруг сдобную булку; и фрукты — сладкие, как лесные ягоды, и крупней всех садовых плодов; а в чаше, что он осушил, был благоухающий напиток — прохладный, как родниковая вода и золотистый, как летний полдень.
Сэм никогда не мог ни сказать словами, ни объяснить самому себе, что он думал и чувствовал той ночью, хотя она и осталась для него одним из самых главных событий его жизни. Он, конечно, сказал одному эльфу: «Ну, сударь, если б в моем саду росли такие яблоки — вот тогда я был бы садовник. А уж песни у вас — до самого сердца они дошли, если вы понимаете, про что я толкую».
Фродо ел, пил и разговаривал; но более всего его занимали речи. Он мало знал эльфийский язык и вслушивался изо всех сил. Время от времени он заговаривал с теми, кто ему прислуживал, и благодарил на их языке. А они улыбались и радовались: «Истинное чудо этот хоббит!».
Через некоторое время Пин уснул — его подняли и отнесли в беседку под деревьями; там, на мягком ложе, он проспал остаток ночи. Сэм отказался оставить хозяина. Когда Пина унесли, он прикорнул у ног Фродо — и скоро глаза его закрылись. А Фродо долго еще не спал — у него был разговор с Гильдором.
Они переговорили о многом; и Фродо расспрашивал Гильдора о событиях за границей. Новости были большею частью печальны и жутки: о густеющей тьме, о войнах, что вели люди, об отплытии эльфов. И наконец Фродо задал вопрос, волновавший его больше всего.
— Скажи, Гильдор, видел ты Бильбо с тех пор, как он ушел?
Гильдор улыбнулся.
— Видел, конечно. Дважды. Вот на этот самом месте он с нами прощался. А потом еще раз — далеко отсюда.
Где — он не сказал, и Фродо не стал спрашивать.
— Ты не говоришь и не спрашиваешь ничего о себе, Фродо, — заметил Гильдор. — Но кое-что мне известно, а кое-что я прочел на твоем лице и в том, что стоит за твоими вопросами. Ты покидаешь Край, и, однано, сомнения гложут тебя: найдешь ли, что ищешь, исполнишь ли, что должен, и вообще — вернешься ли назад. Так?