Пони стояли в сарае: крепкие маленькие лошадки любимой хоббитами породы — не быстрые, но способные на долгий и тяжкий труд. Беглецы уселись верхом, и вскоре ехали в туман — он неохотно раздавался перед ними и наглухо смыкался позади. Через час медленной молчаливой езды впереди вдруг смутно встала Отпорная Городьба, высокая, окутанная серебристой паутиной.
— И как же вы через нее переберетесь? — спросил Фредегар.
— Иди за мной! — сказал Мерри. — Увидишь.
Он повернул влево вдоль Городьбы, и скоро они подъехали к месту, где та загибалась внутрь и шла по краю ложбины. На небольшом расстоянии от Городьбы был вырыт ров — он полого уходил в землю. Стены его были выложены кирпичом, они поднимались отвесно вверх и вдруг сомкнулись, став аркой, а ров сделался ходом, что шел в глубине под Городьбой и выводил в ложбину на другой стороне.
Здесь Толстик Боббер остановился.
— До свиданья, Фродо! — сказал он. — И зачем тебе лезть в этот Лес?.. Ну ладно, будем надеяться, до конца дня спасать тебя не придется, а там, глядишь, и Лес кончится. Удачи тебе — сегодня и каждый день!
— Если впереди не окажется ничего страшней Предвечного Леса — я и впрямь буду везунчиком, — отозвался Фродо. — Скажи Гэндальфу, пусть поспешит по Западному Тракту: мы скоро опять на него выйдем.
— До свиданья! — крикнули они, съехали по склону и исчезли во рву.
Там было темно и сыро. В дальнем конце ход закрывался воротами с толстыми железными полосами. Мерри спешился и отворил створки, а когда все проехали — захлопнул их. Они с лязгом сошлись, и замок щелкнул. Звуки были зловещи.
— Ну, — сказал Мерри, — вот мы и выехали из Края. Вот он, перед нами — Предвечный Лес.
— Неужто все рассказы о нем — правда?.. — поежился Пин.
— Смотря какие рассказы, — откликнулся Мерри. — Если ты про те сказки, что Толстику в детстве сказывали — о гоблинах, волках-оборотнях и всем таком — тогда нет. Я, во всяком случае, в них не верю. Но Лес этот и правда место нечистое. В нем всё — живое, всё — думающее — не то, что в Крае. И деревья его не любят чужих. Они следят за тобой. Обычно просто следят, не больше. Самые злобные могут уронить сук, выставить корень или зацепить веткой. Но это днем. А ночью они оживают. Мне довелось пару-тройку раз быть там в темноте — и то лишь возле Городьбы. Я решил тогда, что деревья шепчутся друг с другом, обмениваются новостями и замыслами на неведомом языке; а ветки качались и будто шарили — безо всякого ветра. Говорят еще, деревья могут двигаться, окружают путников и глотают их. Кстати сказать, когда-то давно они осадили Городьбу: подступили, вросли рядом с ней и навалились все разом. Но хоббиты вышли и порубили сотни деревьев, а потом развели огромный огонь и выжгли часть Леса к востоку от Городьбы. Деревья отступили — но стали очень недружелюбны… А Пожарная Прогалина и сейчас еще не заросла — она где-то недалеко от опушки.
— А что, опасны только деревья? — спросил Пин.
— Слыхал я, живут в Лесу и на той стороне разные странные твари, — сказал Мерри, — но видеть их мне не приходилось. Однако кто-то протаптывает тропы. Когда бы вы ни вошли в лес — обязательно наткнетесь на четкую дорожку; но время от времени они сдвигаются и изменяются. Недалеко от этого хода долго была широкая тропа до Пожарной Прогалины, а оттуда — почти как нам надо: к востоку и чуть к северу. Ее-то я и хочу отыскать.
Хоббиты ехали широким оврагом. В дальнем его конце чуть видная тропка шла к опушке Леса — но исчезла, едва введя их под деревья. Позади сквозь густеющую чащу виднелась темная полоса Городьбы. Впереди были только деревья — бессчетные, всевозможных размеров и форм: прямые, изогнутые и склоненные, приземистые и стройные, гладкие и шишковатые или ветвистые; все стволы покрывал тускло-зеленый мох и серые слизистые наросты. Один только Мерри казался веселым.
— Ты бы лучше искал тропу, — сказал ему Фродо. — Нам нельзя ни терять друг друга, ни забывать, где Городьба.
Они выбрали дорогу, и пони побрели вперед, осторожно обходя скорченные переплетенные корни. Подлеска не было. Земля неуклонно поднималась, и деревья, казалось, становились все выше, мрачнее, гуще. Стояла совершенная тишь — лишь изредка с недвижной листвы срывались капли воды. Ветки не шевелились, но у всех путников было неуютное чувство, что за ними наблюдают — с неодобрением, неприязнью, почти враждой. Чувство это росло, пока они не стали озираться и оглядываться, будто ожидая внезапного удара.