Тут в дверь постучали, и на пороге возник Сэм. Он бросился к Фродо и схватил его за левую руку, но тут же смутился своей дерзости, тихонько погладил ладонь Фродо, покраснел и поспешно отвел взгляд.
– Привет, Сэм! – весело воскликнул Фродо.
– Теплая! – просиял в ответ Сэм. – То есть рука теплая, господин Фродо! А такая холодная была все эти длиннющие ночи! Ура! Ура! Победа! – И он завертелся на месте, ликуя и приплясывая. – Красота, что вы встали и что вы – это опять вы! Гэндальф велел узнать, готовы ли вы спуститься вниз, а я–то решил, что он шутит!
– Я готов! – сказал Фродо. – Идем поищем остальных!
– Я вас сейчас отведу к ним, хозяин, – заверил Сэм. – Вообще, дом тут громадный и совершенно ни на что не похожий. То и дело попадается что–то новенькое, и никогда не знаешь, с чем повстречаешься за углом. А эльфы, хозяин! Куда ни повернись – везде эльфы! Одни – как короли, величественные, грозные, а другие – веселые, как дети. И музыка, и пение! Мне, правда, не до того было, да и откуда бы я взял время? Но все–таки я помаленьку разузнал, что тут к чему!
– Я знаю, чем ты был занят, Сэм, – сказал Фродо и взял его за руку. – Но сегодня ты и повеселишься, и песен наслушаешься, сколько твоя душа пожелает. Идем! Посмотрим, что встретится нам за углом!
Они прошли по каким–то коридорам, спустились вниз и оказались в саду над крутым берегом реки. Друзья ждали Фродо на террасе, с восточной стороны дома. Долина внизу уже потонула в сумерках, но на склонах гор, ближе к вершинам, еще медлил вечерний свет. Бурля, шумел поток, падавший с отвесных скал; теплый вечер был напоен слабым ароматом цветов и листьев. Казалось, лето не спешит покидать садов Элронда.
– Ур–ра! – закричал Пиппин, вскакивая. – Идет наш благородный кузен! Дорогу Фродо, Властелину Кольца!
– Ш–ш! – остановил его Гэндальф, выходя из тени, скрывавшей дальний угол широкой террасы. – Злые твари не наведываются в эту долину, но это не значит, что здесь можно говорить о таких вещах![170] Фродо не Властелин Кольца. Властелин Кольца обитает в Черной Башне Мордора, и в наши дни его тень вновь простирает крыла над миром. Мы с вами – в крепости. Но снаружи темнеет…
– Гэндальф только и делает, что веселит нас прибаутками вроде этой, – пожаловался Пиппин. – Он считает, что меня надо постоянно призывать к порядку. Но ведь тут просто невозможно кукситься! Эх, найдись песенка к случаю – так, кажется, и запел бы сейчас!
– Меня и самого все время подмывает запеть, – рассмеялся Фродо. – Хотя сейчас я предпочел бы закусить и чего–нибудь выпить!
– Ну, твоему горю помочь нетрудно, – обнадежил его Пиппин. – Ты, как всегда, оказался хитрее всех: встал прямо к ужину!
– К ужину! Ничего себе «к ужину»! К пиру! – возмутился Мерри. – Как только Гэндальф доложил, что ты пришел в себя, все вокруг так и закипело!
Он не успел договорить, как зазвенело множество колокольчиков: звали к столу.
Парадный зал Дома был полон. Среди гостей преобладали эльфы, но встречалась публика и другого сорта. Элронд, по своему обыкновению, восседал в большом кресле во главе длинного стола, на возвышении; по одну руку от него сидел Глорфиндэл, по другую – Гэндальф. Фродо весьма дивился, глядя на них, – он никогда еще не видел Элронда, о котором говорилось в стольких легендах. Сидевшие рядом с ним Глорфиндэл и Гэндальф – а Фродо–то думал, что знает волшебника как облупленного! – предстали перед ним в новом, непривычном обличье могущественных властителей.
Гэндальф уступал Элронду и Глорфиндэлу в росте, но его длинные, убеленные сединой волосы, струящаяся по груди серебряная борода, широкие плечи делали его похожим на мудрого короля из древних легенд. Темные глаза под густыми оснеженными бровями горели на изрезанном временем лице, словно угли, готовые в любую минуту вспыхнуть испепеляющим огнем.
Глорфиндэл был высок и строен; волосы – сияющее золото, лицо – сама молодость, сама радость; глаза его сверкали, взгляд был исполнен проницательности, голос казался воплощенной музыкой; мудрость читалась на его лице, в руке чувствовалась сила. Лицо Элронда не носило примет возраста; его нельзя было назвать ни молодым, ни старым, хотя память о многих событиях, и радостных, и скорбных, наложила на него неизгладимую печать. Темные, как сумерки, волосы охватывал серебряный обруч; глаза были серыми, как ясный вечер, и сияли светом, подобным свету звезд. Исполненным достоинства показался хоббиту Элронд, а еще показался похожим на величественного короля, за плечами у которого много зим, – и могучим, как испытанный воин в самом расцвете зрелости. Ибо Элронд был Властителем Ривенделла и слыл меж эльфов и людей Мудрейшим.
В середине стола стояло кресло под балдахином, а за креслом натянута была плотная узорчатая ткань; в кресле сидела прекрасная дева, столь схожая с Элрондом, что невольно напрашивалась мысль – будь Элронд женщиной, они были бы неотличимы. Фродо понял, что Элронд в близком родстве с нею. Она была молода – и в то же время нет. Снег еще не коснулся ее темных волос; прозрачные руки и чистое лицо излучали свежесть, и звездным светом сияли глаза, серые, как безоблачное вечернее небо. Однако осанкою она была королева, и в ее взгляде читалась мудрость, какую дарит только опыт долгих, долгих лет жизни. Серебряная сетка, покрывавшая ее голову, мерцала мелкими бриллиантами; мягкое серое платье не было украшено ничем, кроме пояска из серебряных листьев.
Так Фродо увидел ту, кого до сей поры удостаивались лицезреть лишь немногие из смертных. Это была Арвен, дочь Элронда, с которой, как говаривали эльфы, вернулась на землю красота самой Лутиэн. Дочь Элронда звалась Ундомиэль, ибо слыла Вечерней Звездой своего народа[171]. Долго жила она в Лориэне, стране своей матери, за далекими горами, и лишь недавно возвратилась в Ривенделл, в дом отца. Братьев ее, Элладана и Элрохира[172], на пиру не было: они отправились в очередной поход, ибо часто вместе со Следопытами Севера странствовали в далеких землях, мстя оркам за мать[173], которую те долго мучили когда–то в своих пещерах.
Никогда еще Фродо не видел такой красоты и совершенства, да и представить себе не мог бы. Он был удивлен и ошеломлен тем, что сидит за столом Элронда наравне со столь высокими и достойными гостями. Кресло у него было вполне удобное, особенно благодаря нескольким добавочным подушкам, – но хоббит все равно поначалу чувствовал себя маленьким и лишним. Впрочем, неловкость быстро исчезла. Веселый пир разгорался, а на столе стояло все, чего только мог пожелать голодный хоббит, – и Фродо далеко не сразу поднял голову от тарелки, чтобы оглядеться по сторонам и посмотреть на соседей по столу.
Наконец он оторвался от еды и поискал взглядом друзей. Сэм умолял, чтобы ему разрешили прислуживать хозяину, но получил отказ – на этом пиру он был почетным гостем, как и остальные. Фродо мог видеть его, не вставая с места. Сэм сидел рядом с Мерри и Пиппином, в конце одного из боковых столов. А вот Бродяги в зале, похоже, не было.
Справа от Фродо восседал важный, богато одетый гном. Его длинная раздвоенная борода соперничала белизной с белым цветом его одежд. Пояс у гнома был серебряный, а с шеи свисала серебряная с бриллиантами цепь. Фродо на минутку даже перестал есть, чтобы разглядеть соседа получше.
– Примите мои приветствия! – молвил гном, поворачиваясь к Фродо, и встал (не приподнялся, а по–настоящему встал и даже отвесил поклон). – Глоин[174], к вашим услугам! – И он отвесил новый поклон, еще ниже.
– Фродо Бэггинс, к услугам твоим и твоего семейства! – как полагалось, ответил Фродо, от удивления вскакивая и роняя подушки на пол. – Ошибусь ли я в своей догадке, если предположу, что ты – тот самый Глоин, один из двенадцати спутников достославного Торина Дубощита?
– Истинно так, – подтвердил гном, собирая подушки и вежливо помогая Фродо взобраться на место. – Не удивляйся, что я не задаю ответного вопроса! Я уже извещен о том, что ты – родич и законный наследник нашего друга, уважаемого Бильбо Бэггинса. Позволь мне поздравить тебя с выздоровлением!
170
В Средьземелье – особенно у тех, кто наделен большей мудростью, – сильна была традиция, известная многим древним и современным религиям и заключавшаяся в вере в то, что говорить о чем–либо, называть что–либо или кого–либо по имени – значит устанавливать мистическую связь с вещью или существом, «вызывать» ее (его), открывать ей (ему) себя. Это относится и к силам светлым (напр, запрет Ветхого Завета – упоминать имя Божие всуе); ср. умалчивание Гэндальфа, Элронда и других о Валар(ах), Едином (Боге) и других высших силах Средьземелья. В иудео–христианской традиции по–настоящему праведный или святой человек никогда не станет упоминать имя Бога отдельно от молитвы к Нему.
Темным же силам упоминание о них придает власти и энергии. Часто цитируемый в этом комментарии Флоренский пишет: «…слово, как посредник между миром внутренним и миром внешним, то есть, будучи амфибией, живущею и там, и тут, устанавливает, очевидно, нити своего рода между тем и другим миром, и нити эти, какими бы ни были они мало приметными взору позитивиста, суть, однако, то, ради чего существует самое слово, или, по крайней мере, суть первооснова всех дальнейших функций слова. Эта первооснова, очевидно, имеет направленность двустороннюю, во–первых, от говорящего – наружу, как деятельность, вторгающаяся из говорящего во внешний мир, а во–вторых, от внешнего мира к говорящему, внутрь его, как восприятие, получаемое говорящим. Иначе говоря, словом преобразуется жизнь» (Мысль и язык. – Собр. соч.: В 3 т. М., 1990, т. 2, с. 252).
Так за мимолетным замечанием Гэндальфа скрывается ключ к пониманию взглядов самого Толкина на природу слова, коренящихся в христианском подходе к проблемам лингвистики.
171
Арвен – синд. «царственная дева». Второе имя Арвен – Ундомиэль, что на кв. означает «дева вечера». Арвен родилась в ТЭ, когда эльфы уже предчувствовали скорое возвращение в Аман и вечную разлуку со Средьземельем. Поэтому самой прекрасной из эльфийских дочерей эпохи заката они дали имя Вечерней Звезды.
174
Один из спутников Бильбо Бэггинса в «Хоббите». См. прим. к «Хоббиту», гл. 1,