Никто не спас бы ни Паркера, ни Харвуда, если бы даже очень хотел этого слишком далеко прыгнул "излучатель". А по доброй воле трясина пленных не отпускает.
На рассвете все кончилось. Лишь тусклое пятно среди предательской зелени на поверхности болота говорило о том, что именно здесь состоялось последнее действие фарса при участии того, кто возомнил себя "властелином мира".
Дорогой ценой досталась партизанам эта победа. Восемь убитых, тринадцать раненых да несколько десятков оглушенных и временно ослепленных интегратором таковы потери ночного боя.
Но этот бой - не первый и не последний. Еще будут и будут бессонные ночи, штурмовые походы, наступления и отступления. И поэтому колонна усталых людей не плетется, а идет быстрым, четким шагом. Потаенными тропами, через горный хребет, в глубь "римбы", которая и прячет и кормит отважных.
На перевале колонну догнала Парима. Девушка еще издали начала искать глазами самого высокого, самого широкоплечего. Но его нигде не было видно.
- Ми-Ха-Ло... Где Ми-Ха-Ло? - обеспокоенно спросила она у одного из бойцов.
Боец, не отвечая, грустно склонил голову.
И тут Парима поняла, что случилось что-то очень страшное, непоправимое...
Расталкивая людей, она бросилась вперед... и остановилась, окаменев. Перед ней двигались носилки, на которых лежал ее любимый.
- Убит?? - Парима вскрикнула, пересекла путь санитарам. - Стойте!.. Убит... Не несите его в "римбу"!.. Он любил солнце...
Уже не в силах сдержать себя, она, рыдая, упала на неподвижное тело.
- Что ты делаешь, сумасшедшая! - закричал санитар, оттаскивая ее за плечи. - Ми-Ха-Ло не убит, он ранен!
- Ранен? - Парима вскочила на ноги и, еще не веря, прошептала: - Ми-Ха-Ло, это я... Ми-Ха-Ло, ты меня слышишь?
Михаил ничего не видел и не слышал. Он был тяжело ранен в голову. Но он дышал. Он жил. И этого достаточно.
- Отойди. Я понесу, - девушка взялась за один край носилок. - Медленнее!.. Ему очень больно.
И вновь колонна двинулась вперед, - терять времени было нельзя.
...Рассеивался туман над перевалом. С каждой минутой светлело, голубело небо.
Всходило солнце, и надо было ожидать, что грядущий день будет безоблачным.
Эпилог
Раздался мелодичный гудок. Петр Сергеевич Щеглов, подойдя к визефону, нажал кнопку:
- Слушаю.
Абонент молчал. Экран не вспыхивал.
- Слушаю вас, товарищ!
И вновь ни звука. Но контрольная лампочка горела, и это свидетельствовало, что аппарат исправен.
- Товарищ, вы, вероятно, впервые имеете дело с визефоном?.. Нажмите красную кнопку рядом с диском.
Едва он это произнес, как вмиг по экрану пробежали разноцветные линии, приобрели плотность и яркость, отчетливость и рельеф, обрисовали фигуру миловидной смуглой девушки в красном платье.
- Парима! - вскрикнул Щеглов. - Каким образом?.. Почему не писали?.. Где вы сейчас?.. Немедленно приезжайте сюда!
- Я здесь, в Москве... Вылетела неожиданно, ракетопланом...
Девушка, вероятно, еще не пришла в себя после молниеносного путешествия в стратосфере, не свыклась с мыслью, что она оказалась в Советском Союзе. Ее лицо было беспомощным и растерянным.
- А где... Ми-Ха-Ло?.. - Парима зарделась, запнулась: она давно овладела русским языком, но в этот миг с губ сорвалось то имя, которое навсегда осталось в ее сердце.
- Ми-Ха-Ло работает... - Щеглов смутился и не мог этого скрыть.
- Михаил болен?.. С ним что-нибудь случилось?.. - Парима беспокойно сдвинула брови, подошла ближе к экрану. - Говорите... Сразу же говорите... Я не получала от него писем почти месяц.
- Нет, все в порядке, Парима. Просто я не хочу, чтобы...
Сзади с грохотом упал стул. Из гостиной в кабинет, ощупывая руками воздух, шел Лымарь.
- Парима?.. - переспросил он горько. - Вы пишете ей письмо?.. Не нужно... - Михаил наткнулся на стол, поморщился от боли. - То есть напишите. Но все, как есть. Хватит ее обманывать. Я слеп, да. И письма за меня пишет инженер Щеглов.
Щеглов сделал Париме торопливый знак и, не погасив экран визефона, выключил микрофон и динамик. Затем подошел к Михаилу, посадил его на диван и сказал:
- Хорошо. Письма писал я. Что же дальше?
Михаил вскипел:
- Петр Сергеевич! Я уважаю вас, как родного отца. Но... нельзя шутить. С этим не шутят... Парима знала меня сильным, зрячим. А теперь...
Щеглов взял его руку, крепко сжал ее:
- Я не шучу, мой друг. И никто, кроме подлецов, не решится издеваться над чужой бедой... Но Париме я не напишу... так как написал об этом уже четыре года тому назад. Она знает обо всем. И лишь о том, что тебе восстановили слух, я не успел написать.
- Написали?! Четыре года назад?
Лымарь склонил голову.
Острая боль сжимала - его сердце: почему все так случилось?.. Какая несправедливость судьбы: иметь чистые, неповрежденные глаза, и - не видеть почти ничего, едва различать свет, потому что пуля повредила участок мозга, ведающий зрением...
Выходит, что обманывали не Париму, а его... И у Паримы вместо любви теперь - жалость. Жалость к калеке...
- Михаил! - укоризненно сказал Щеглов.
Лымарь не шевельнулся. Тогда Щеглов подошел к визефону, повернул аппарат экраном в эту сторону и включил микрофон.
- Успокойте, - сказал он шепотом Париме. - Ему нельзя волноваться.
Но девушка его не видела и не слышала; она тянулась взглядом куда-то в сторону, к шкафу. Ей, вероятно, была плохо видно, и она даже налегла на экран.
Щеглов придвинул аппарат еще ближе, и по тому, как заблестели глаза Паримы, понял: теперь видит.
- Ми-Ха-Ло... - прошептала девушка. - Ты на меня не сердишься, Ми-Ха-Ло?
Это не было умышленным обращением к прошлому, - к тем далеким дням, когда там, в малайских джунглях, лишь зарождалась их любовь. Губы сами произносили то, что хотело сказать сердце.
А Михаилу, как тогда в "радиорубке", казалось: мерещится, звучит в мозгу нежное-нежное, давнее-давнее... Пробыв три с половиной года почти глухим, он все еще не свыкся с восстановлением слуха.
- Ми-Ха-Ло... Мой милый, мой хороший... Я знаю все... И вот приехала, чтобы быть всегда с тобой...
Михаил вскочил, лихорадочно обвел комнату взглядом невидящих глаз, вскрикнул:
- Петр Сергеевич, я схожу с ума... Я слышу голос Паримы...
- Нет, нет, дорогой, - тепло ответил Щеглов. - Это действительно ее голос.