Я уже говорила, мои потребности были весьма скромны, поэтому мне и в голову не приходило бездумно тратить деньги, пользуясь его пристрастием ко мне. Я вела скромную, уединенную жизнь, проводя ее за книгами, музицируя и занимаясь живописью. Я едва сознавала, что стала взрослой, и намеки отца на предстоящее мне вскоре замужество не только оставляли меня равнодушной, но и вселяли какой-то безотчетный страх. Итак, я была совершенно одинока и с тревогой ожидала того времени, когда отец начнет настаивать, чтобы я вышла замуж. Разбойное нападение кабилов положило конец моим опасениям. Не знаю, к счастью или к несчастью…
Ее рассказ поразил Альбера. Он нашел в этой девушке больше, намного больше того, чем предполагал. Случай свел его с одним из тех необычайных созданий, которые, как он раньше считал, существуют лишь в воображении поэтов.
Невольно он начал задавать ей вопрос за вопросом, стремясь глубже проникнуть в ее душу, и с каждой минутой его удивление росло. Он обнаружил ум, не только не уступавший его собственному, но, пожалуй, даже и превосходивший его, если не силой и энергией, то, во всяком случае, широтой научных познаний, зрелостью и остротой восприятия.
Всадники умолкли и пустили лошадей в галоп, поскольку почва под ногами сделалась более твердой. Этот разговор во многом изменил представления Альбера о его спутнице. Теперь они лишь время от времени перебрасывались отдельными фразами. Вскоре забрезжило утро, однако все еще не видно было ни кустика, ни горной цепи на горизонте.
Через некоторое время он заметил всадников, примерно двадцать человек, которые двигались им навстречу. Альбер решил добыть у них съестного и узнать дорогу. Он попросил Юдифь придержать лошадь и подождать, а сам поскакал вперед.
Оказалось, нашим героям повстречался торговый караван, который следовал в центральные районы Африки. Альбер, все еще выдавая себя за кабила, рассказал купцам о постигшем их отряд печальном событии и попросил немного маисового хлеба или другого съестного. Он не удержался и сообщил караванщикам, что, если они пойдут по его следам и отыщут место трагической гибели кабилов, их ждет богатая пожива. Рассказ молодого человека произвел должное впечатление на жадных купцов: Альбер получил все, чего просил, а тайком еще и две бутылки рома. Что касается дороги, ему объяснили, что приблизительно через два часа он доберется до оазиса, а чтобы попасть в Лагуат, нужно ехать в северо-западном направлении. Удовлетворенный, Альбер вернулся к Юдифи, и ни разу в жизни ни одна дыня не казалась ему вкуснее той, которую она теперь резала и протягивала ему своими нежными пальцами.
Два часа до оазиса — совсем немного! Лошади, которым Альбер дал несколько ломтей маисового хлеба, смоченного ромом, вновь перешли в галоп, и вскоре путешественники узрели на горизонте синеющее пятнышко, убедившее их, что перед ними долгожданный оазис.
Их встретила небольшая пальмовая роща, которая со всех сторон обступала колодец с пресной водой, поросший по краям скудной травой. Местами финиковые пальмы росли настолько близко друг к другу, что их листья давали надежную тень; какое это было блаженство для тех, кто неделями изнывал под палящими лучами африканского солнца!
Вскоре лошади с радостным ржанием уже пили из колодца, а Юдифь занималась приготовлением скромного завтрака из тех припасов, что добыл Альбер. Впервые они чувствовали себя так непринужденно. Альбер шутил, Юдифь вторила ему. Она не сводила с него своих блестящих глаз и лишь иногда, когда их взгляды встречались, стыдливо опускала их. Ее свежие губы блестели, на щеках играл румянец, и Альберу казалось, что ему никогда не доводилось слышать ничего более восхитительного, чем ее прелестный смех, когда он пускался на всяческие ухищрения, чтобы восполнить отсутствие тарелок и вилок и как можно церемоннее поднести ко рту куски приготовленного ею нехитрого блюда.
После завтрака, который Альбер запил глотком рома (он уже забыл вкус этого напитка!), разговор незаметно перешел на более серьезные темы, и молодой офицер вновь был поражен очарованием, какое его спутница умела придать их беседам.
В Париже Альбер ничем не отливался от своих товарищей. Он не ведал, что такое любовь, а в тех случаях, когда хакая-нибудь танцовщица не проявляла к нему достаточной благосклонности, сын богатого генерала де Морсера умел завоевывать ее с помощью денег. Он был уже близок к тому, чтобы превратиться в слабохарактерного, пустого и избалованного человека. Доброе сердце не спасло бы его от последствий беспутной жизни в Париже.
Лучшим учителем оказалась для него нужда. Простой солдат африканского экспедиционного корпуса, а затем офицер, получавший скудное жалованье, половину которого он откладывал для матери, был лишен тех соблазнов, что окружали Альбера в Париже.
Так что, каким бы странным это ни показалось, за все время пребывания лейтенанта Эрреры в Алжире — а оно исчислялось уже годами — он ни разу не взглянул на женщин, ни разу не почувствовал хотя бы мимолетного влечения. Его жизнь сводилась к тому, чтобы добиваться признания и наград на военном поприще, совершенствоваться в изучении наук и набираться житейского опыта. Год шел за годом, а он так и не коснулся руки ни одной женщины.
Тем опаснее стала для Альбера эта встреча. Он забыл о своем былом пренебрежении к женщинам, ведь Юдифь, казалось, просто создана, чтобы пробудить в нем интерес, которого он никогда до того не ощущал, в нем с новой силой вспыхнула так долго подавлявшаяся чувственность. Все, чего только может желать мужчина: физическое совершенство, разумность суждений, глубина чувств, — все эти достоинства счастливо сочетались в этой девушке, которая находилась всего в двух шагах от Альбера, под сенью пальм, одна в далекой пустыне, бесконечно оторванная от мира, от постороннего взгляда. Альбера охватило возбуждение. Сладкая дрожь, какую он ощутил, впервые прижав Юдифь к своей груди, вновь теперь овладела им, и, не сознавая, что делает, он сел рядом с ней и взял ее руку в свою.