Следующий салон был одним из самых любопытных. Он предназначался для тех, кто задумал удавиться. Для этого были предусмотрены все орудия и приспособления: от виселицы высотой пятнадцать футов до петли, куда достаточно сунуть голову.
Еще больший интерес вызвала комната, призванная удовлетворить желания тех, кто решил отправиться в лучший мир посредством воды, — просторный салон с герметически закрывающимися окнами и дверями. Для не умеющих плавать там был устроен большой бассейн. Для владеющих искусством плавания предусматривалось приспособление, позволявшее наполнить салон водой до самого потолка. И наконец, последняя комната, с мраморными ваннами. Ее выбирали те, кто, по примеру Сенеки, намеревался вскрыть себе вены, лежа в ванне.
В заключение этой своеобразной экскурсии лорд Бильзер подвел молодого человека к широкому окну.
— Это окно, — пояснил лорд, — для тех, к кому я питаю весьма мало симпатии. Из него выбрасываются джентльмены, предпочитающие именно так свести счеты с жизнью. Здесь приняты все меры, чтобы, падая, они ударялись о разные выступы и углы и, достигнув земли, наверняка были мертвы. Впрочем, такой смерти обычно избегают.
Дон Лотарио невольно содрогнулся, тем более что лорд говорил все это со спокойной улыбкой, являвшей разительный контраст с предметом разговора.
— А какую смерть предпочли бы вы? — поинтересовался молодой человек.
— Я пока не решил, — ответил лорд. — Склоняюсь больше к трем излюбленным способам лишения себя жизни. Или перережу себе вены — хотя подобный способ представляется мне слишком женственным, — или застрелюсь — что, несомненно, более всего подходит мужчине, — или же повешусь. Скорее всего, выберу последнее, ибо, по слухам, эта смерть — одна из самых приятных. Долгое время в нашем Обществе существовал обычай, чтобы его члены присутствовали при гибели своего собрата. Теперь этот обычай упразднен, поскольку закон запрещает предоставлять самоубийцам свободу действий.
— А разве вы не говорили мне, что каждый должен умереть в этих стенах? — спросил дон Лотарио.
— Совершенно верно, — согласился лорд. — До сего времени не было ни одного исключения.
— Однако меня удивляет, что закон не вмешивается, — заметил молодой человек. — Ведь вполне можно предположить, что нашедшие здесь свою смерть были попросту убиты против своей воли.
— В случае необходимости достаточно нашего свидетельства, — ответил лорд Бильзер. — К нашему Обществу всегда принадлежали достойные джентльмены.
Дон Лотарио молчал. В его мрачном, мизантропическом настроении все увиденное вызывало своеобразный зловещий интерес. Не прервать ли и ему здесь нить своей жизни?
— Вы сказали, что еще никто не убивал себя ядом?
— Никто; и если вам любопытно, могу сообщить соответствующие цифры. Они у меня в голове. Со времени учреждения Общества в него входило, включая нынешних членов, девятьсот десять джентльменов. Большинство из них — триста пять человек — повесились, двести двадцать восемь застрелились, сто сорок семь угорели, восемьдесят семь закололись или перерезали себе горло, пятьдесят девять вскрыли вены, пятьдесят семь утонули и пятнадцать выбросились из окна.
Тем временем наши собеседники вновь очутились в зале. Теперь дон Лотарио по-особому вглядывался в присутствующих. Все они были еще нестарые состоятельные люди, отпрыски лучших семейств страны, некоторые имели заслуги. И всех привело сюда желание уйти из жизни, которая стала им безразлична.
Разговор шел о театре, об Итальянской опере.
— Вам уже довелось слышать донну Эухению Лар-ганд? — спросил молодого человека тучный лорд Уайзборн.
— К сожалению, нет, — ответил дон Лотарио. — Сколько я ни пытался, не смог достать билет. Она действительно так хороша?
— Великолепна, выше всяких похвал — правда, только в трагических ролях, — ответил толстяк. — К другим у нее нет таланта. Впрочем, нужно знать историю ее жизни! Вам известно, кто она?
— Нет, — ответил молодой испанец. — Этого имени я никогда не слышал.
— Собственно, Ларганд — псевдоним, анаграмма ее настоящего имени, — продолжал лорд Уайзборн. — Отец ее был крупным банкиром в Париже, а мать совсем недавно убита там же каким-то авантюристом. Ее зовут Эжени Данглар.
— Данглар? — в ужасе вскричал дон Лотарио, ибо перед глазами у него вновь встала та роковая ночь во всей ее чудовищности. — Тогда ее имя мне знакомо. Я видел, как погибла ее мать. Это одна из самых страшных минут в моей жизни!
Смерть баронессы произвела сенсацию и в Лондоне, хотя бы уже потому, что донна Эухения Ларганд на целую неделю прервала свои выступления. Всем захотелось узнать подробности этого убийства, и дон Лотарио рассказал о том, чему невольно оказался свидетелем.
— А разве убийца не был схвачен? — спросил граф д'Эрнонвиль.
— Насколько мне известно, нет, — ответил лорд Бильзер. — Но совесть покарает его.
— Вы уверены? — вновь спросил граф. — И тем не менее вы так мало цените жизнь?
— Свою — безусловно! — пояснил лорд. — Она принадлежит мне, и я волен делать с ней все, что пожелаю. Я не из тех мечтателей, которые утверждают, что наша жизнь принадлежит обществу. Но жизнь другого для меня — святыня! Она — его собственность, и я не взял бы ее, как не украл бы у него кошелек или что другое!
— Вы правы, совершенно правы! — поддакнул д'Эрнон-виль.
— Надо заметить, что донна Эухения очень красива! — сказал худощавый лорд Каслфорд. — Я уже предлагал, чтобы один из нас влюбился в нее и таким образом пресытился жизнью.
— Почему именно пресытился? — удивился дон Ло-тарио, у которого появился интерес к певице: ведь она — дочь женщины, погибшей у него на глазах. — Разве любовь обязательно делает человека несчастным?
— Отнюдь нет, — ответил лорд Каслфорд. — Однако о донне Эухении ходят слухи, что ее сердце холодно как лед и никому еще не удавалось завоевать его.
— Говорят об этом часто, — согласился дон Лотарио. — Но справедливо ли говорят — вот в чем вопрос!
— Донна Эухения, несомненно, питает отвращение к браку, — продолжал лорд Каслфорд. — Ведь она бежала из дому в день подписания своего брачного контракта. Бежала вместе с подругой, ибо испытывала антипатию к своему жениху, и с того времени всецело отдалась искусству.