Разговор в гостиной принял общий характер, хотя и не выходил за рамки искусства, и дон Лотарио, который не слишком интересовался театром, становился все рассеяннее и в конце концов целиком предался своим мечтаниям.
Оскорбленная Эжени неожиданно прервала интересную беседу.
— Мне очень жаль, милорд, — обратилась она к лорду Бильзеру, — но я вынуждена проститься с вами. Мне хотелось бы поговорить с доном Лотарио наедине. Всего несколько слов о моей матери! Простите мне эту дерзость, дон Лотарио, — сказала Эжени, когда лорд удалился, — но вы, надеюсь, поймете мое нетерпение. Мне хочется из ваших уст услышать, как погибла моя мать. Ведь вы были очевидцем злодеяния! Прежде я не осмеливалась просить вас об этом, но теперь, когда мы ближе знаем друг друга… Луиза, ты не посмотришь, принесли нотные тетради?
Луиза, а вместе с ней и пожилой господин поняли намек и покинули гостиную.
— Эта трагедия затрагивает такие печальные минуты моих семейных воспоминаний, — начала Эжени, когда они остались вдвоем, — что вполне оправдывает мое желание говорить с вами без свидетелей. Не ужасно ли, что тот самый человек, который некогда собирался стать моим мужем, стал теперь убийцей моей матери?!
— Вам еще не все известно! — заметил молодой испанец и, стараясь по возможности щадить дочерние чувства Эжени, поведал ей о родственных связях Бенедетто-Лупера с баронессой. Певицу бросило в дрожь. Как легко она могла сделаться женой человека, который был ее сводным братом!
Близилась полночь, свечи догорали. Вошедшая горничная сообщила, что Луиза отправилась спать.
Чем больше подробностей упоминал в своем рассказе испанец, тем беспокойнее становилась Эжени, и любой другой на месте дона Лотарио обратил бы внимание, что ей очень хочется сменить тему разговора. Ее щеки порозовели, прекрасные глаза заблестели. Румянец временами сменялся внезапной бледностью, а руки предательски дрожали. Певица и дон Лотарио словно поменялись ролями: Эжени была пылкой влюбленной, готовой признаться в своих чувствах, а испанец ничего не подозревал и не догадывался, что творится в сердце девушки.
Наконец она решилась.
— Давайте оставим эту грустную тему, дон Лотарио. Где вы познакомились с моей матерью?
— У одной… молодой дамы, — ответил испанец, и кровь отхлынула от его лица. — Госпожа Данглар была единственной ее подругой. Когда баронесса погибла, эта дама покинула Париж.
— Мне говорили, что вы недавно из Парижа, — продолжала Эжени. — Родом вы из Мексики. Что же заставило вас уехать с родины?
— Несчастье, мадемуазель! — ответил молодой человек, невесело улыбнувшись. — Мое имение сгорело, меня сочли разоренным, и невеста ушла от меня. Чтобы забыть Мексику, я отправился в Европу.
— Какая подлость! — вскричала Эжени, начиная догадываться о причинах меланхолии своего друга. — Фу, как отвратительно! Можно подумать, вы не заслуживаете, чтобы вас любили и без всякого состояния. Воображаю, что это была за девица!
— Ничуть не хуже большинства представительниц своего пола, — пожал плечами дон Лотарио.
— Значит, большинства! Возможно, так оно и есть — я ничего в этом не понимаю. Но мне непонятно и другое: как можно любить в мужчине деньги, ведь только он сам со всеми своими достоинствами и недостатками способен дать женщине счастье, даже при самых скромных доходах. Простите меня за навязчивость, дон Лотарио, однако я в недоумении: отчего потеря этой девицы и поныне не дает вам покоя? В первую минуту разочарование, предательство могут перевернуть душу, но потом начинаешь сознавать, что такое супружество отравило бы тебе всю жизнь.
— Пожалуй, вы правы, но боль в сердце не унимается! Теперь испанец понял, что его подавленность Эжени приписывает неразделенной любви к донне Росальбе. Впрочем, он не собирался разуверять ее, ибо не имел ни малейшего намерения посвящать певицу в свои отношения с Терезой.
— Пусть не унимается! — продолжала Эжени. — Но милосердная природа создала надежное лекарство от сердечных разочарований, наделив молодость способностью к новой любви. Думаю, дон Лотарио, вы не из тех, кто, обманувшись в своих надеждах один раз, способен отказаться от дальнейшей жизни и нового чувства. Иначе мне пришлось бы усомниться в ваших душевных силах, в вашей мужественности! Я сочла бы вас слабым!
— Как прекрасно вы рассуждаете о любви! — заметил дон Лотарио. — Никто бы этому не поверил, ведь, говорят, в сердечных делах вы весьма неопытны, а любовная страсть вам недоступна. Теперь я почти готов утверждать обратное!
— Неопытна? Вероятно. Но холодна — нет и еще раз нет! — воскликнула Эжени, устремив на молодого человека пламенный взор. — Я знаю наверное, что сумею сделать счастливым того, кого полюблю!
Дон Лотарио не удержался от вздоха, невольно подумав о том, каким безмерно счастливым сделала бы его любовь Терезы.
— Да, должно быть, огромное счастье, когда тебя любят. Остается только позавидовать мужчине, которому вы подарите это блаженство! Впрочем, все, что вы говорите, не больше чем абстрактные рассуждения. Откуда вам знать, как вы станете любить, если вы не испытали этого чувства?
— А кто вам сказал, что я не люблю?! — ответила, сверкнув глазами, Эжени.
— Это меняет дело, — произнес молодой человек, который, как ни странно, не понял ее взгляда, — в таком случае я должен просить вас извинить меня. Но как вам удается столь искусно скрывать свою любовь? О ней никому ничего не известно.
— А никто и не может об этом знать, потому что я таю свою любовь в сердце.
— Выходит, вас постигла участь тех мужчин, что добиваются вашей благосклонности. Они любят втайне и не смеют признаться.
— Они-то смеют! Но разве женщина может открыть свою любовь? — вскричала Эжени. — Разве не долг мужчины — сказать первое слово? Может ли женщина позволить себе нечто большее, чем намекнуть, что влюблена?
— А тот, кого вы любите, не догадывается о вашем чувстве? — спросил дон Лотарио.