В «Клоудиусе Бомбарнаке» слились воедино свойства романа географического, научно-фантастического, сатирического, приключенческого, да вдобавок еще мелодрамы. Повествование ведется от лица репортера парижской газеты «XX век», который получает в Тифлисе депешу, предписывающую ему совершить поездку Трансазиатским поездом и описать все, достойное внимания читателей. Воспользовавшись своей излюбленной формой рассказа о путешествии, Жюль Верн сумел насытить его огромным фактическим материалом, почерпнув сведения географического и этнографического характера из различных документальных источников, на которые указывает в тексте, — от трудов крупного ученого Элизе Реклю до записок Александра Дюма, совершившего в 1858 году более чем шестимесячную поездку по России, и книги «Путешествие в Мевр» французского инженера Э. Буланжье, присутствовавшего на строительстве Закаспийской железной дороги. За прокладкой сквозь зыбучие пески пустыни этой дороги, которую вели русские военные инженеры под началом генерала М. Н. Анненкова, следил тогда буквально весь мир, потому что впервые в истории строители преодолевали такие трудности. «К счастью, я читал отчеты инженера Буланжье относительно громадного сооружения генерала Анненкова. Поэтому я не буду чувствовать себя полным профаном во время поездки по железной дороге между Узун-Ада и Самаркандом, — сообщает жюльверновский Бомбарнак. — Часто говорят о той необычайной быстроте, с какой американцы проложили железнодорожный путь через равнины Дальнего Запада. Но да будет известно, что русские в этом отношении им ничуть не уступают, если даже не превосходят, как быстротой строительства, так и смелостью индустриальных замыслов». В воссоздании местного колорита Кавказа и Средней Азии писатель строго придерживался известных ему данных. Научно-фантастическим же роман стал потому, что локомотив мечты увлек Жюля Верна значительно дальше Самарканда — того пункта, до которого было доведено строительство магистрали. В книге она продлена до Пекина.
И чтобы журналисту (равно как и читателю) не стало скучно во время столь длительного путешествия от берегов Каспия до столицы Поднебесной империи, автор ввел прямо-таки детективную интригу, связанную с охотой двух враждующих банд за вагоном, где везут императорскую казну. Интрига эта усложняется еще трогательной историей молодого румына Кинко, который, не имея достаточно денег на проезд, сам себя отправил багажом в ящике к возлюбленной; ему-то отводится в романе роль спасителя пассажиров и императорских сокровищ. Ряд пассажиров, попадающих в поле зрения Клодиуса Бомбарнака, писатель обрисовывает с немалой долей гротеска. Особенно достается флегматичному и надменному английскому джентльмену сэру Фрэнсису Травельяну, не удостоившему своих спутников ни словом за все время, проведенное в пути. Юмористически описан вечно опаздывающий немецкий барон с нескончаемой фамилией Вейсшнитцердёрфер, вознамерившийся проделать кругосветное путешествие за тридцать девять дней. Резко отрицательное отношение автора к меркантилиза-ции человеческих отношений проявляется в сцене свадьбы-сделки, в которую вступают американский торговый агент Фульк Эфринель и маклерша из Лондона Горация Блуэтт. Он делает свой бизнес на продаже искусственных зубов, она — на поставке волос для париков; фальшью, чем-то ненастоящим разит не только от их занятий, но и от них самих, лишенных нормальных человеческих эмоций и с упоением подсчитывающих лишь причитающиеся им проценты прибыли. Определенной дозой авторской иронии окрашен и, в общем, симпатичный образ рассказчика — «ловца сенсаций», не раз попадающего в погоне за ними впросак... Но из окна Трансазиатского поезда, куда поместил писатель своего героя, наблюдательный и начитанный Клодиус Бомбарнак сумел за время вояжа разглядеть многое, и, водя его бойким пером, Жюль Верн помог соотечественникам расширить свои представления о России.
Русский поэт «серебряного века» Владислав Ходасевич однажды заметил: «Как ни примечателен писатель, как ни значительны его книги, на какие высоты ни взбирайся он в своих писаниях, — если ни разу в жизни он не пошутил, не написал ничего смешного или веселого, не блеснул эпиграммой или пародией, — каюсь, такого писателя в глубине души я всегда подозреваю в затаенной бездарности, на меня от такого пророка или мудреца разит величавой тупостью».[9]