Александр Беляев
Властелин мира
Властелин мира
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава 1. КАНДИДАТ В НАПОЛЕОНЫ
— Не брызгайте мне на платье, Штирнер! Вы не умеете грести.
— Ну конечно! Женщины, отправляясь кататься на лодке, имеют обыкновение надевать платье из такой материи, на которой брызги воды оставляют неизгладимые пятна.
— Эту остроту вы позаимствовали у Джерома Джерома, из его повести «Трое в лодке»?
— Вы очень начитанны, фрейлейн. Я не виноват в том, что это наблюдение Джером сделал раньше меня. Истина остается истиной, хотя бы в лодке ехало и не четверо, а пятеро.
— Нас только четверо! — отозвалась со своей скамьи Эмма Фит.
— Прекрасная, златокудрая кукла, — ответил Штирнер, — четвертым пассажиром в лодке Джерома была собака; первым в нашей лодке является мой Фальк…
— Почему первым?
— Потому что он гениален. Фальк! Подай носовой платок фрейлейн Фит, — видишь, она уронила его.
Фальк, красивый белый сеттер, ловко прыгнул и подал платок.
Все засмеялись.
— Вот видите! — самодовольно сказал Штирнер — Фрейлейн Глюк, выходите за меня замуж! Мы откроем с вами бродячий собачий цирк. Я в рыжем парике клоуна стану показывать чудеса дрессировки, а вы будете сидеть у кассы. Только представьте себе эту идиллию: публика валит к нам валом, собаки танцуют, в кассе шелестят деньги… А после сеанса мы пируем за столом в обществе прелестнейших преданнейших четвероногих друзей. Великолепно! Это гораздо веселее, чем работать у Карла Готлиба.
— Благодарю вас, но я не люблю бродячей жизни.
— Гм… При вашем капитале, для вас я слишком ничтожная партия?
— При моем капитале?.. — с недоумением спросила Эльза Глюк.
— Почему же вы удивляетесь? Вы притворяетесь, будто не знаете своего капитала. Ваши чудесные волосы тициановской Венеры… Ведь это натуральный цвет? Не делайте возмущенное лицо, я знаю, что натуральный. А тициановские женщины, было бы вам известно, красили волосы особым составом, — где-то даже сохранился рецепт этого состава. Ну вот, видите. Мировые красавицы, вдохновлявшие кисть Тициана, искусственно создавали то, что щедрая природа отпустила вам без предъявления рецепта… А ваши синие, как небесная бездна, глаза! Уж они, конечно, не искусственно окрашены…
— Перестаньте…
— Ваши зубки — жемчужное ожерелье…
— Потом следует описание коралловых губок, не так ли? Можно подумать, что вы не секретарь скучного банкира, а коммивояжер ювелирной фирмы. Так я же вам отплачу, несносный, за эти ювелирные комплименты! А ваше длинное лицо, ваш длинный нос, ваши длинные волосы, ваши длинные руки, они, конечно, настоящие?..
— А вам больше по душе все круглое? Вот этакое круглое лицо, как у Отто Зауера. Круглые глаза и, быть может, круглый капиталец через десяток лет…
— Вы договорились до пошлости, — с недовольством в голосе произнесла Эльза Глюк.
— Пожалуйста, не считайте капиталы в чужих карманах, — отозвался Зауер, юрисконсульт банкира Готлиба. Зауер был не в духе во время разговора Штирнера с Эльзой и молча рассекал длинными веслами воду, розовевшую в закатных лучах солнца.
Штирнер почувствовал, что он действительно зашел далеко в своих остротах, и стал говорить более серьезно.
— Простите, я никого не хотел обидеть. Я только хотел сказать, что в любви, как и во всем, существует тот же закон борьбы за существование: побеждает сильнейший. Самцы-олени бьются смертным боем, и рогатая, четвероногая самка достается победителю. А кто сильнейший в нашем обществе? Тот, кто владеет капиталом. — Представьте себе, фрейлейн, — обратился Штирнер к Эльзе, — что я стал бы вдруг богат, как Крез, нет, еще богаче, — как уважаемый патрон Карл Готлиб, — тогда мое лицо в глазах женщины, наверно, показалось бы уж не таким длинным?
— Еще длиннее! — смеясь, ответила Эльза.
— Э! — недовольно произнес Штирнер. — Это оттого, что с вашим капиталом красоты вы и среди Готлибов вольны выбирать себе по вкусу. А что остается делать нам — мелкой сошке, всяким секретарям и секретаришкам, которые близко стоят у стола пиршества, но принуждены только подбирать падающие крохи, глотать слюну, видя, как другие упиваются всеми благами жизни?
— Какие у вас некрасивые слова, Штирнер! — сказала Фит.
— Простите, я обращу серьезнейшее внимание на свой лексикон… Честность, — продолжал Штирнер, — вот наш порок, которым пользуются стоящие над нами. Гейне как-то сказал: «Честность — прекрасная вещь, если кругом все честные, а я один среди них жулик». Но так как кругом — о присутствующих, конечно, не говорят — тоже сплошные жулики, то, чтобы овладеть счастьем, — и он многозначительно посмотрел на Эльзу Глюк,[1] — надо, очевидно, стать таким сверхжуликом, по сравнению с которым все остальные жулики казались бы добродетельными людьми.