— Не могу же я торчать здесь целый день, — грубо отвечал он и уходил к себе в комнату или из дому.
Однажды, войдя неожиданно в комнату мужа, она застала такую картину.
Зауер с грустью и нежностью смотрел на портрет Эльзы, сидя у письменного стола с открытым ящиком.
Будто тонкая игла пронзила сердце Эммы. Эмма вспыхнула, хотела выйти незамеченной. Но Зауер увидел ее в отражении большого зеркала. Их взгляды встретились, Эмма смутилась еще больше. А Зауер нахмурился, лицо его стало злым. Он бросил карточку в стол, со стуком задвинул ящик и, не оборачиваясь, глядя в ее зеркальное отражение, раздраженно сказал:
— Что у тебя за манера врываться в комнату, когда я… занимаюсь?
— Прости, Отто, я не знала…
И она тихо вышла из комнаты. Сердце маленькой Эммы было ранено.
Она забралась в свою комнату и долго плакала, склонившись над колыбелью сына.
— Бедный мой мальчик, крошка моя! — плакала она, осторожно целуя головку ребенка, и несколько слез упало на его волосы.
Вечером она не спала и думала, думала… Это было так не похоже на маленькую Эмму.
«Так вот почему охладел ко мне Отто! — думала она, ломая руки. — Он любит другую. Эта другая — Эльза! Это так естественно. Ведь они любили друг друга. Как я могла забыть об этом? Почему я согласилась стать женой Зауера? Почему Зауер женился на мне, если он любит Эльзу? Но он любил и меня, мое сердце не обманешь. А Эльза?..»
Все это было слишком сложно для Эммы. Тяжелые мысли, неразрешимые вопросы, как горная лавина, обрушились на нее и сразу раздавили нежный цветок ее счастья.
— Отто, Отто! — шептала она в отчаянии и плакала бессильными слезами.
Бороться? Она не создана для борьбы.
К утру она приняла решение: написать Эльзе то самое письмо, которое Штирнера взволновало больше, чем Эльзу.
Женское чутье подсказало Эмме верный тон письма: она ни слова не упомянула в письме о случае с карточкой. Она только делилась с Эльзой, как с подругой, своим горем.
Полусознательно Эмма ставила этим письмом ловушку своей сопернице, надеясь, что та как-нибудь выдаст себя, если она продолжает любить Зауера.
С нетерпением Эмма ожидала ответа Эльзы и, наконец, получила его.
Руки не повиновались, когда она вскрывала конверт, сердце замирало, а строки прыгали перед ее глазами.
Но, прочитав письмо, Эмма вздохнула с облегчением.
— Нет, Эльза не умеет лгать!
Эльза утешала Эмму, уверяла, что Отто опять будет нежен к «своей маленькой куколке», главное же, что успокоило Эмму, — Эльза больше писала о себе, о своей любви к Штирнеру, о своем счастье, о своих тревогах… Она искренно выражала беспокойство, что Штирнер стал плохо выглядеть, что он переутомлен и чрезвычайно нервен. У Эммы отлегло от сердца. Конец письма даже рассмешил ее.
«Ты не узнала бы теперь Штирнера. Он отпустил бороду и теперь стал похож на пустынника-монаха…» — писала Эльза.
— Представляю себе! Вот чудовище-то!
Эмма повеселела.
Но Зауер скоро заставил ее вновь погрузиться в безысходное отчаяние.
После случая с портретом Эльзы Зауер стал с Эммой еще больше резок и груб.
Он приходил теперь на веранду, когда там сидела Эмма, только для того, чтобы посмотреть на сына. Не обращая внимания на Эмму, Зауер усаживался у детской коляски и начинал возиться с малышом.
Эмма с волнением следила за мужем, ловила его взгляд, но Отто не замечал ее. Иногда решалась заговорить.
— Эльза писала, что Штирнер плохо выглядит и очень переутомлен…
— Мир только выиграет, если подохнет эта скотина, — сквозь зубы отвечал Зауер.
Эмма была удивлена резкой переменой Зауера к Штирнеру. Теперь Зауер не мог слышать его имени. Но Эмма не решалась спросить о причинах этой перемены. И они сидели молча.
Как-то Эмме показалось, что Зауер в хорошем настроении. По крайней мере он был спокойнее обычного. Над морем летала стая аэропланов.
— Отто, а почему аэропланы не падают? — спросила вдруг Эмма.
— До какой степени ты глупа, Эмма! — ответил Зауер. — Поразительно, как я этого не замечал раньше!..
Эмма побледнела от горя и обиды.
— Ну что ж, можешь оставить меня, — ответила она дрогнувшим от слез голосом. — Возьму маленького Отто и уйду…
— Пожалуйста! Удерживать не буду. Но сына я тебе не отдам! — И, поправив одеяльце на ребенке, он вышел.
Эмма, уже не сдерживая слез, подошла к ребенку и склонилась над ним.
— Неужели я лишусь и этого?