Яков Никодимыч покачал головой.
- Что-то тебе померещилось ... Но я о пожаре хотел тебя расспросить. Что это за выдумки, будто Ковач вышел из горящего дома, разломав стену?
- Это не выдумки, - сказал я. - Это правда. Я сам это видел. Зрелище было ... - я попытался подыскать слова, - жуткое и фантастическое!
- Ну и ну! - отозвался он. - Жаль, меня там не было ...
- Да, - сказал я, - вы бы тоже поразились.
Учитель остановился и поправил шарф, укутывая горло.
Шарф размотался, пока он шел и увлеченно говорил, размахивая руками.
- А через несколько дней - Масленица ... - задумчиво за метил он, взглянув в небо.
Масленица! .. Мне припомнились слова Ковача, что Масленица для него - опасное время, и в груди у меня что-то сжалось.
Глава седьмая ЧЕРНЫЙ ВОРОН
Масленичная неделя началась с очень дурного предзнаменования. В понедельник в местных газетах появились сообщения, что в воскресенье вечером в наш город прилетел Варравин - чтобы, как он сам сказал газетчикам, справить настоящую русскую масленицу в настоящем старом русском городе, вдали от столичной суеты, успевшей надоесть всякому разумному человеку.
Мнe показалось, тон у этих газетных сообщений самый что ни на есть подхалимский и заискивающий. Будто каждая газета надеялась, что именно ее Варравин заметит и отвалит ей денег.
И по местному телевидению Варравина показали тоже в этаком благостном стиле. Как он катается на санях, запряженных тройкой лошадей, и как лопает блины на ярмарке с парком развлечений, и как на церковь жертвует, и все такое.
Отец только пофыркал, глядя в телевизор, и дядя Коля Мeзецкий, который был у нас в гостях, тоже.
- Старается, понимаешь, - сказал отец. - Это хорошо, конечно, на наши денежки нам же и милостыни подавать, да еще красоваться, какой он нам отец родной ... Ладно, хрен с ним. Пошли в баньку, протопилась уже.
Дядя Коля в тот день принял предложение отца попариться в нашей бане и хорошо отметить начало Масленицы.
- А как же Ковач? - вырвалось у меня.
- Что - Ковач? - спросил дядя Коля, а отец пристально на меня посмотрел.
- Понятно же, что Варравин приехал в наш город, чтобы отомстить Ковачу, а все остальное - пыль в глаза!
- За Ковача не волнуйся, - спокойно сказал дядя Коля.
Я хотел им возразить, что сам Ковач говорил, будто Масленица может быть для него самым опасным временем, и что на Масленицу он уязвим, но решил лишний раз не возникать. В конце концов, они о Коваче знают намного больше, чем я. А если допустить, что сам дядя Коля его и вызвал, получив от Челобитьева всякие тайные сталеварские знания, то мне вообще не стоит соваться с моими предостережениями.
В баньке мы попарились неплохо, а потом бабушка с мамой подали первые масленичные блины - еще не такие, как будут с четверга по воскресенье, но все равно масляные, круглые, большие: и с селедкой, и со сметаной, и с растопленным маслом, и с вареньем. Я блинов поднавернул и немного успокоился, обрадовавшись, что получился славный и веселый вечер. Но заноза где-то в глубине души все равно продолжала сидеть. И я решил назавтра навестить Ковача и узнать, как у него дела.
Итак, во вторник я прямо из школы отправился в цех. Ковач был там. Он стоял и смотрел на огнедышащий металл, подавая иногда какие-то знаки другим сталеварам, и те кидались выполнять указания.
- Пришел поглядеть, как новая сталь идет? - спросил отец, заметив меня.
Я кивнул.
- Смотри, смотри. Такой стали давно не бывало.
И он заспешил к мартену, где требовались и его руки. Ковач дал еще несколько указаний и отошел ко мне.
- Добрый день, Ковач, - сказал я.
- Добрый день.
- Я поговорить с тобой хотел ...
- Говори.
- Ты знаешь, что Варравин в городе?
- Знаю.
- И ты не боишься?
- Нет.
- А помнишь, ты мне говорил, что Масленица для тебя - опасное время, в которое твои враги могут тебя одолеть?
На его лице появилось нечто вроде очень слабой улыбки.
Будто он хотел сказать мне: «Спасибо за заботу. И за то, что помнишь». Но он просто сказал:
- Могли бы. Но уже не одолеют.
- Почему? - с подозрением и беспокойством спросил я.
- Потому что я их столкнул между собой.
- Как?
- Ты не поймешь.
- А может, пойму. Ну, скажи, пожалуйста!
Мне приходилось перекрикивать шум в цехе, а слова Ковача, хотя говорил он негромко и связок не напрягал, доносились до меня абсолютно отчетливо.
Заметив, что у меня уже почти срывается голос, он взял меня за плечо и повел из цеха в сторону заводской столовой.