В общем, скинуть куртку и шапку я не решился. Ковач, осмотревшись, взглянул на меня.
— Зябко? — спросил он.
И, не дожидаясь моего ответа, выдвинул заслонку, открыл дверцу топки, заложил в нее березовых поленьев и дунул изо всех сил на остававшиеся горячие угольки. Они из матовых сделались бледно-багровыми, потом пустили россыпь искр, и буквально через две минуты дрова уже горели, весело потрескивая.
(Я потом дома попытался проделать то же самое, когда растапливал печку, и у меня ничего не получилось. Сколько я ни дул, угли все равно лишь слегка краснели и пускали одну-две искорки, а ведь они были свежее и горячее, чем в печке Ковача. Пришлось мне в конце концов воспользоваться обычным способом: спичками, старыми газетами и щепками. «Это же какая силища в легких нужна, чтобы полуостывшие угли раз дуть в пламя!» — подумалось мне тогда.)
Сразу сделалось теплей, веселей и уютней.
— Теперь я здесь живу, — сказал Ковач, обращаясь то ли ко мне, то ли к самому себе.
Я придумывал, что бы такое сказать, чтобы завязать беседу.
— А ты знаешь, что в этом доме водятся привидения? — спросил я.
— Знаю.
— Тебе что, уже рассказали?
— Да.
— И ты не боишься? — поинтересовался я.
— Нет.
— Говорят, на этом месте казнили пугачевцев…
— Да, — все так же односложно ответил он. А потом, подумав, добавил: — Но это было очень давно.
— Так ведь привидения бессмертные, разве нет? — сказал я. — Может хоть тысяча лет пройти, они все равно будут разгуливать, если им так нравится.
— Особенно сегодня, — согласился он. — Но сегодня они нестрашные.
— Почему? — удивился я.
— Крещенский сочельник, — пояснил он. — В крещенский сочельник они любят порезвиться, но особого вреда причинить не могут. Вода на подходе.
Я не все понял, но решил поразмыслить над непонятным потом, и снова спросил:
— А когда они бывают страшные?
— На Масленицу, — ответил он.
— Почему?
— Так повелось.
— А на Масленицу они и для тебя могут быть страшные? — спросил я. — В смысле, тебе навредить?
— Всяко может быть, — неопределенно отозвался он.
— А если на Масленицу в этом доме они к тебе выползут? — не унимался я.
Его голова повернулась вполоборота, почти как на шарнире, и он опять смотрел на меня своим странным взглядом, непроницаемым и одновременно бездонным. Таким бывает осеннее небо.
— Ты не поймешь, — сказал он.
— Да что же это такое! Того я, видишь ли, не пойму, этого не пойму! — обиделся я. — Разве ты не можешь объяснить так, чтобы я понял?
— Я не говорю, что вообще не поймешь, — спокойно произнес он. — Я говорю, что сейчас не поймешь.
— Но ты мне одно скажи — ты и на Масленицу с ними справишься? Или, может, ты специально в этом доме поселился, чтобы с ними справиться раз и навсегда?
Он немного подумал.
— Да. Наверное, да, — наконец сказал он.
— А вода, получается, тебе нравится?
— Вода и огонь — друзья металла. В жарком огне и в студеной воде рождался булат.
— Точно… — я подумал. — А ты сегодня купаться пойдешь?
— В проруби?
— Да.
— Я собирался, — сказал он.
— Пойдем вместе!
— Давай.
— Я зайду за тобой, да?
— Да.
Вот так и получилось, что на реку мы отправились вместе, я и Ковач. Мои удивились, узнав, с кем я иду, но возражать не стали. Отец только улыбнулся и кивнул.
— Ступай. с Ласло ты будешь как за каменной стеной. Взрослые сразу привыкли называть его «Ласло». А я не мог называть его иначе, чем Ковачем. Я и к нему так обращался: «Послушай, Ковач…» или: «Скажи, Ковач…». И на «ты» при этом. Это вы, наверное, уже заметили. Почему-то с самого первого момента у меня было ощущение, что к нему нужно обращаться на «ты», а не на «вы», как ко многим взрослым, что любое «вы» будет с ним неправильным, несмотря на его грозный вид и на то, что чудеса, которые он творил, обычному человеку не под силу.
И вот мы с ним шагаем на реку, и все было бы замечательно, если бы меня не мучили воспоминания о подслушанном мной разговоре. Выходит, на директора круто наехали, и всей его семье угрожает опасность? Главное, Машке угрожает… Я ломал голову, как бы предупредить Машку так, чтобы она не поняла, что мне так много известно. И ничего толкового не придумалось. Лучшее, что приходило мне на ум, — это напомнить Машке, как она сама мне рассказывала, будто кто-то хочет обанкротить комбинат, чтобы прибрать его к рукам, и сказать ей, что, подумав над этим, я понял: ей надо быть поосторожней. Вон сколько и в газетах пишут, и по телевизору показывают, как такие люди ни перед чем не останавливаются, чтобы заполучить желаемое. И теперь, когда пойдут госзаказы и комбинат, уже почти попавший им в руки, от них уплывет, они могут и на ее отца наехать, и к ней, к Машке, подослать какую-нибудь шпану… В общем, скажу я ей, пусть трижды глядит по сторонам, прежде чем переходить улицу.